— Ты, видно, не понимаешь, кто перед тобой? — спросил король, поскольку Квазимодо молчал.

Людовик рывком распахнул плащ, скрывавший алый кафтан, отороченный куньим мехом, и орден Святого Михаила. Затем он подал знак Тристану. Прево, повторяя действия государя, сбросил свой плащ. Квазимодо увидел кольчугу, герб в виде оленьей головы и — самое главное — меч в отделанных серебром ножнах. Гербы и ордена ни о чём не говорили, но меч возымел-таки действие на звонаря, забормотавшего что-то неразборчивое, понятное одному Фролло.

— Он не слышит, государь, он не сможет вам ответить, — вновь замолвил словечко священник.

— Так расскажите вы, мэтр Клод, вы-то, по счастью, не глухой! — перебил раздражённый король. Губы его дёргались от бешенства.

Тристан застыл, скрестив на груди руки в ожидании приказа. Если его и удивила физиономия Квазимодо, то он ничем этого не выразил.

Фролло в общих чертах пересказал известную нам историю с похищением, умолчав, однако, о своём в ней участии. По его словам выходило, будто Квазимодо один, по собственному умыслу, напал на цыганку-плясунью, но попался стрелкам, обходившим город дозором. На этой части рассказа Людовик помрачнел, как грозовая туча. Тристан, хорошо знавший повадки господина, заключил: добра не жди. Так оно и получилось. Король пришёл в ярость от упоминания о схватке со стрелками, которую приравнял к бунту. Он коршуном налетел на совсем переставшего понимать Квазимодо.

— Смутьян! — прорычал Людовик, топая худыми ногами. — Вы тоже хороши, отец Клод, выхаживаете злодея! — напустился он и на архидьякона. — Всё ваше дурное воспитание! Почему вы за ним не следили? А ну, Тристан, обруби ему уши, они ему всё равно не нужны!

— Кому? — озадаченно осведомился прево. Он тянул время, соображая, как успокоить разбушевавшегося государя. — Горбуну или священнику?

— Горбуну, болван! — взвизгнул король, от ярости забыв, где он находится. — Чего ты ждёшь, кум?! — и приказал, точно собаку натравливал. — Взять его!

========== Глава 2. О заступничестве и некоторых его последствиях ==========

Тристан Отшельник с угрожающим видом схватился за рукоять меча и даже на пару дюймов выдвинул клинок из ножен, однако не спешил выполнять жестокую монаршую волю, призванную увеличить и без того немалое уродство Квазимодо. Прево, служивший Людовику Одиннадцатому со дня его восшествия на трон, прекрасно знал, какие приказы нужно выполнять немедля и с какими торопиться не стоит. Король, в последние годы подверженный приступам ярости из-за терзавшей его болезни, мог, одумавшись, отменить своё решение. Тристан рассудил: благоразумнее подождать, пока государь придёт в себя и подтвердит или отменит приказ, чем вызвать упрёки в поспешности действий, если король передумает и начнёт сожалеть об изуродованном горбуне.

Квазимодо меж тем подполз к Клоду Фролло, ища у него защиты и, сжавшись, стараясь занимать как можно меньше места своим огромным телом, взирал с испугом и недоумением. Звонарь понимал, что прогневил знатного господина и навлёк неприятности на священника, но никак не мог взять в толк, в чём заключается его вина. Он охотно позволил бы изрубить себя на куски, если бы такая жертва рассеяла чёрные тучи, сгустившиеся над обожаемым мэтром. Зрелище глубочайшей преданности вышло столь проникновенное, что вполне могло растопить и каменное сердце. А Тристан Отшельник обладал как раз таким сердцем.

— Кум мой, ты тоже оглох либо твой меч затупился? — бушевал король, растравляя злобу своего подручного. — Бей, Тристан, преподай ему урок! Пусть знает, как калечить наших солдат!

— Обрубить одноглазому уроду уши, словно свинье, дело недолгое, сир, — протянул Тристан, искоса поглядывая на Людовика. — Только уместно ли проливать кровь в священных стенах и ещё больше увечить убогого, на котором и без того нет живого места?

— Ваше величество, умоляю вас, сжальтесь над моим воспитанником! — вступился архидьякон, вдохновлённый заступничеством Тристана Отшельника. — Разум Квазимодо столь скуден, что не позволял ему здраво осмыслить свои деяния! Уверяю вас, он достаточно наказан, нет нужды глумиться над существом, уже отмеченным Господом. Я же со своей стороны обещаю впредь ни на минуту не спускать глаз с Квазимодо. Подобный проступок не повторится, ваше величество!

Людовик постепенно сдавался под двойным натиском. Затуманенный взор его прояснялся, рваное дыхание сделалось глубоким. Король постепенно обретал ясность мысли, столько раз выручавшую его в прежние времена в борьбе с многочисленными соперниками.

— Прошу вас, не гневайтесь, ваше величество, — продолжал Клод, найдя нужную струну, — гнев вредит здоровью.

Такой довод окончательно образумил монарха, непрестанно тревожившегося об ухудшавшемся самочувствии. Он утёр пот со лба, посмотрел на Тристана, державшего меч, на Фролло, так и не поднявшегося с колен, на жавшегося к архидьякону Квазимодо. Короля охватил суеверный ужас от едва не содеянного по его воле.

— Ты прав, Тристан. Вы оба правы, — простонал он и внезапно, прежде чем присутствующие в келье успели удержать его, упал на колени, обратив лицо к распятию. — Пресвятая Владычица! — истово молился он. — Ты не позволила совершиться безумию в обители, находящейся под Твоим покровительством. Благодарю Тебя!

— Что вы, сир… — пролепетал Фролло.

— Встаньте, мэтр Клод! — сказал Людовик, сам поднимаясь с помощью Тристана. — Я прощаю вашего воспитанника и позволяю вам лечить его.

— Благодари его величество! — прошептал Фролло, обращаясь к Квазимодо, сопровождая свои слова жестом, чтобы пасынок уж точно понял всё как надо.

— Благодарю… ваше… величество… — с трудом повторил звонарь незнакомое обращение, понемногу свыкаясь с обстановкой. Затем он, не в силах подняться, подполз к королю и, быстро оглянувшись на священника, поднесшего ладонь тыльной стороной к губам, облобызал сухую старческую руку. От развязавшегося, наконец, языка Квазимодо, а также от столь трогательного и подобострастного выражения признательности Людовик, чувствительный к лести, пришёл в восторг. Ситуация разрядилась. Из-за грозовых туч выглянуло солнце.

Престарелый монарх, изрядно утомившись, уселся в кресло. Тристан замер рядом. Клод вернулся к прерванному занятию, а именно к наложению повязок. Король с любопытством наблюдал за работой священника. Затем он принялся донимать Квазимодо вопросами, на которые тот, несмотря на помощь мэтра, отвечал медленно и подчас невпопад, что вызывало у короля смех. Тристан безмолвствовал, вытянувшись за креслом, в котором восседал его повелитель. Прево напоминал бесстрастное мраморное изваяние. Не шевелился ни один мускул, лишь внимательные серые глаза изобличали в нём живого человека. Только один король ведал, насколько эта отрешённая неподвижность обманчива. По малейшему знаку Тристан, словно верный пёс, бросался на защиту хозяина. Даже удивительным казалось, что такая колоссальная сила, заключённая в коренастом теле прево, беспрекословно подчинялась немощному старику. Тристан признавал над собой власть Людовика Одиннадцатого и преклонялся перед монаршим умом, не шедшим ни в какое сравнение с его собственным ограниченным рассудком. Питал ли Тристан к королю привязанность или же любовь — не знал никто. Прево ни к кому и никогда не выказывал тёплых чувств.

Когда Фролло покончил с перевязкой, Людовик выведал у него историю усыновления Квазимодо, а также попросил продемонстрировать жесты, при помощи которых священник общался с пасынком. Виновник происшествия тем временем сидел на своём тюфяке, не решаясь воспользоваться данным ему высочайшим позволением лечь. Он видел, как мэтр и страшный военный, угрожавший мечом, не смеют сесть в присутствии длинноносого старика в алом одеянии. Бедняга предпочёл бы тоже стоять, но больная спина не позволяла ему совершить такой подвиг. Горбун некстати решился поднять взор и встретился взглядом с Тристаном. Квазимодо поспешил отвести глаза. Он понял, что военный — Квазимодо уловил и обращение «кум» — так же беззаветно предан старику, как он — отцу Клоду. Однако постичь природу такой преданности горбатый звонарь не мог, здесь его догадки об общности с Тристаном обрывались.