— Вы так рано встаёте в человеческом мире, — сообщил Талиесин, осторожно подходя к менестрелю и брезгливо переступая через куриный помёт и прочий сор, которым был засыпан дворик.

— Эмбер спит ещё, — возразил Голденхарт, — а делами по хозяйству лучше с утра заниматься, по холодку.

Было, в самом деле, довольно прохладно: уши у эльфийского принца нестерпимо мёрзли.

Менестрель между тем брезгливость эльфа подметил и решил немного отыграться за вчерашнее: и за незваный визит, и за столь фривольное обращение к Дракону по имени. Он, придерживая корзину бедром, перегнулся через стойла, вытащил оттуда веник и совок и перебросил их эльфу. Тот поймал, недоуменно уставился на оба предмета.

— Давай, — скомандовал юноша, — подмети пока двор. Куры за ночь напакостили, ступить негде.

— Что? — поразился Талиесин и с оскорблённым видом протянул: — Чтобы я, эльфийский принц, убирал куриный помёт?! Не пристало особе королевской крови марать руки подобной мерзостью!

— Я же принц и ничего, убираю, — безапелляционно возразил Голденхарт.

Эльф уставился на него во все глаза.

— Что? Не знал? — со смешком спросил менестрель. — Ну да, принц, «особа королевской крови». И давай-ка начистоту: гость ты тут незваный, за стол с нами садился, еду нашу ел, под нашим кровом ночевал и, видимо, ещё планируешь. А в Серой Башне так заведено: кто не работает, тот не ест. Так что изволь припрятать до лучших времён свои манифесты насчёт благородного происхождения и мети двор.

Талиесин на эту тираду только рот разинул. Прежде всего, конечно, поразило, что Голденхарт — принц. Хотя, если подумать, то вряд ли бы столь влиятельная персона, как Дракон, заинтересовалась особой низкого звания. О драконах Талиесин читал и теперь предположил, что Дракон некогда похитил принца, Голденхарта то бишь, как и было у драконов заведено (вот только почему принца, а не принцессу?), а тот отчего-то умер, может, с тоски по дому (тоже читал, что с людьми такое случается), потому и пришлось Дракону рыскать по свету в поисках воскрешающей магии. Было у этого предположения одно слабое место: менестрель не выглядел, точно по дому тоскует. Да и, памятуя о вчерашнем, стоило усомниться и в том, что похищение имело место. Глядя на менестреля и на то, как он по-хозяйски тут распоряжается, невольно уверишься, что в башне он по доброй воле обитает и никакого принуждения к чему бы то ни было — в том числе и к тому, что вчера наверху происходило и что невольно эльф подслушал, — не испытывает.

Пришлось Талиесину мести двор — впервые в жизни руки марать! Голденхарт одобрительно кивнул и продолжил кормить кур. Эльфийскому принцу пришлось нелегко: к работе он не был приучен, спина у него немилосердно затекла, а щегольские сапоги запачкались. Но не давать же слабину перед менестрелем? Он глянул на юношу, тот уже накормил кур, набрал полную корзину яиц и теперь вилами перекидывал сено в стойло лошадям. Лошади фыркали, тыкались мордами ему едва ли не в лицо, он только со смехом отмахивался, не обращая внимания ни на мокрые брызги лошадиной слюны на рукавах, ни на застрявшие в волосах травинки-соринки, ни на заляпанные куриным помётом сапоги. Он даже в таком неприглядном виде был прекрасен! Вот уж верно говорят: принц — он и в чём угодно принц.

Покончив с сеном, Голденхарт вытер руки прямо об одежду, присел на плетень и поманил Талиесина присоединиться и передохнуть. Эльф с радостью согласился: он уже совсем уморился. Юноша вытащил припрятанный хлеб, разломил, вручил половину эльфу, и какое-то время оба помалкивали, занятые едой. Талиесин подивился, что хлеб оказался необыкновенно вкусен, а ведь это был всего лишь обычный хлеб, к тому же черствый. Менестрель остатки своего размял в пальцах и бросил на землю. Тут же набежали куры, эльф опасливо подобрал ноги.

— Эльфийский камень, значит? — спросил Голденхарт. — Им меня Дракон на ноги поставил?

Талиесин смутился. Теперь, поразмыслив над вчерашними событиями, он понял, что Эмбервинг чего-то от него хотел, иначе не стал бы строить ему такие страшные рожи, но вот чего? Помалкивать насчёт камня? Или насчёт слёз? Скорее всего, слёзы имел в виду. И Талиесин твёрдо решил, что о слезах и полслова не скажет.

— М-да… — неуверенно отозвался он на вопрос менестреля.

Слёзы того, кажется, не интересовали.

— Редкое, должно быть, лекарство, — заметил Голденхарт, вполглаза поглядывая на Талиесина, — никогда о таком не слышал.

— Ещё какое редкое! — радостно подхватил эльф, решивший, что это благодатная тема для разговора и ничуть не опасная. — Он раз в пятьсот лет появляется. Вообще-то камень должен был мне достаться — очередь моя была, — но раз уж Эм… господин Эмбервинг, — исправился тут же он, заметив, как поехала вверх бровь Голденхарта, — так дорого за него заплатил, то ему и достался.

— А он дорого заплатил? — как бы между прочим спросил менестрель, делая вид, что это ему ничуть не интересно, а на самом деле весь замер в ожидании ответа. Что-то подсказывало ему, что плата должна быть колоссальной, чудовищной.

— Расплатился своими рогами… — начал Талиесин охотно, но тут же осёкся и испуганно прикрыл рот рукой. А стоило ли об этом говорить? Но было уже поздно.

— Рогами?! — воскликнул Голденхарт, вскакивая с плетня и вплетая пальцы в волосы на виске. — Да ведь это же…

Люди, как и эльфы, полагали, что колдовская сила драконов находится в рогах. Новость о том, что Дракон отдал рога за лекарство, а значит, и лишился своих чар, поразила менестреля до глубины души. Поразмыслив о некоторых странностях в поведении Дракона, юноша пришёл к неутешительному выводу, что Эмбервинг более не может превращаться, потому и уходит от башни подальше, когда говорит, что собрался на облёт Серой Башни. Он пришёл в ужас, предположив, что, возможно, потеря рогов и другими бедами чревата, только Дракон отмалчивается.

— Ой-ой-ой… — запричитал Голденхарт, беспокойно озираясь, как будто ища поддержки у кого-то невидимого. — Что же делать-то теперь?

Талиесин его беспокойство разделял:

— Он теперь чар лишился, а для волшебных существ, к коим и драконы относятся, это смерти подобно. Я, признаться, рад застать его в добром здравии, но как знать, что дальше будет?

Голденхарт пришёл в ещё больший ужас. Случиться могло что угодно.

В это время из башни вышел Дракон, томно потягиваясь. Истома тут же пропала, когда он увидел менестреля с эльфийским принцем. Нет, конечно, в юноше Дракон не сомневался, знал, что тот ему верен, но пребывание наедине со столь сомнительной персоной грозило кучей проблем. О чём-то они уже успели поговорить! Эмбервинг знал, что менестрель умён, даже слишком, так что определённые выводы он уже должен был сделать. А у эльфа хватило бы ума сказать правду. Эмбервинг поспешил к ним, чтобы предотвратить беду, но, взглянув на бледного, расстроенного Голденхарта, понял, что опоздал: менестрель что-то узнал. Вот только что?

Едва он подошёл, менестрель тотчас на него накинулся:

— Обернись драконом.

Эмбервинг не таких вопросов ожидал, потому несколько растерялся:

— Зачем?

— Обернись! — буквально потребовал юноша.

Дракону совсем не хотелось, чтобы Голденхарт видел, в каком плачевном состоянии его рога, поэтому отнекивался. Мол, в дворике и места-то нет… Но менестрель насел на него и теснил к изгороди, пока Дракон не упёрся в неё спиной и вынужден был через неё перемахнуть: теперь они стояли по разные стороны, Дракон оказался на лугу, так что оправдания насчёт недостаточности пространства для колдовства использовать было уже нельзя.

— Да что на тебя нашло, Голденхарт? — попытался отшутиться он.

— Скажи мне правду. Я имею на это право! Я должен знать, чем ты ради меня пожертвовал! — выкрикнул менестрель. — Ты ведь больше не способен превращаться в дракона?

Эмбервинг, который свирепо поглядывал на эльфа, полагая, что тот рассказал юноше о его смерти, теперь удивлённо воззрился на Голденхарта.

— Что-что? — переспросил он, не веря своим ушам.