Своего Дня Победы у ветеранов афганской войны не имелось. Ругай матерно бумажных стратегов из московских штабов, не ругай – делу не поможешь. Но у тех, кому довелось воевать по приказу свыше, и по воле Создателя вернуться живым – повелось собираться 15 февраля, в день вывода советских войск из Афганистана, завершения этой, не ахти какой славной кампании. Встречались в девять утра у кафедрального собора, стояли на службе, потом ехали по кладбищам, где похоронены собратья по оружию, и в завершение – поминальный обед. Пятнадцатого февраля 2004-го событие подошло к юбилею – пятнадцать лет со дня вывода войск из Афгана. Панихиду по убиенным служил митрополит. Процентов на восемьдесят в храме стояли мужики. Были холёные, хорошо, даже очень, одетые. А кто-то в потёртой курточке с похмельными глазами. Много женщин в чёрных платках – матери погибших. Седой старик попросил женщину, что торговала свечами:

– Дочка, найди внука.

Назвал фамилию. На северной стене храма висели три мраморные доски с именами погибших афганцев. Женщина взяла большую свечу, как указкой, привстав на цыпочки, показала нужную старику строчку.

– Внук, – повторил он изменившимся голосом и вытер пальцем назревшую в углу глаза слезу.

Панихида шла к завершению, когда появились двое колясочников, им дали дорогу… Потом митрополит отправился с афганцами по кладбищам.

Возвращаясь после поминального обеда по темноте, Андрей Левко, «окопный» афганский стаж исчислялся с 1981 года по 1983-й, купился на элементарную мякинку. «Как лопух гражданский!» – смеялся в госпитале. Подленький фокус не удался бы клоуну с камнем за пазухой ни через год после возвращения Андрея из Афганистана, ни через два. В первое время у жены – его дорогой, терпеливой, любимой Олюшки – прорывалось:

– Ты как затравленный волк!

Вечером пойдут прогуляться, машина из боковой улицы выскочит, или раздастся резкий звук или кто-то появится из темноты, Андрей тут же напрягался. В гостях, тем более в кафе садился так, чтобы за спиной никого не было, но сам видел всех. Делал это машинально. Самому казалось, каким был до Афгана – таким и остался.

– Брось городить! – не без раздражения перебивал жену. – Ничего не изменился!

Но случалось, что уж тут скрывать, – ловил себя, как мгновенно реагирует на резкий звук за спиной, а по руке молнией проскакивает въевшийся во все поры импульс – схватить автомат. Давным-давно нет стрелкового оружия под рукой, а поди ж ты…

Впервые автоматный казус случился в хоровом исполнении. Только-только навсегда пересекли воздушную границу с войной, прилетели в Ташкент. Возбуждённые – теперь уж точно живыми вернулись!.. Взлетев с аэродрома в Кабуле, суеверно побаивались думать: «Всё! Конец войне!» Как и лётчики, которые поздравили по громкой связи с возвращением на Родину лишь в момент, когда самолёт достиг территории Советского Союза. Вчетвером, все из их дивизии, мчались на такси по Ташкенту, вдруг по крыше «Волги» ударила ветка, и все разом, как по команде, дёрнулись за отсутствующими автоматами. И тут же разом, опять же, как по команде, расхохотались. И не могли остановиться в смехе. Безудержно всю дорогу гоготали над собой, над мнимыми страхами, над этой засевшей в мозгах заряженностью на опасность.

– Во дурни! – повторял старший лейтенант из третьей роты. – Куста на ровном месте забоялись!

Андрей шёл с автобусной остановки домой после встречи в Доме офицеров. Конечно, выпили, конечно, подняли третий тост с перехваченным горлом за погибших… За длинным столом слева от Андрея сидела женщина лет шестидесяти, перед ней фото сына в парадной форме.

– Витя курсы водителей от военкомата окончил, – рассказывала, вытирая слёзы, – возил топливо в Афганистане.

Тактику душманов в отношении «наливняков» Андрей прекрасно знал. КамАЗы или «Уралы» с горючим, идущие в растянувшейся гусеницей колонне, моджахеды норовили подбить в первую очередь. Подкладывая Андрею в тарелку винегрет, женщина приговаривала:

– Как Витенька любил винегрет! Только без зелёного горошка. Наделаю целую кастрюлю, за один присест слупит…

Кто-то за столом, напившись, не стесняясь, плакал… Кто-то, наливаясь водкой, наполнялся злобой. В конце коридора перед дверью в туалет Андрей увидел картинку: мужик лет сорока пяти с Красной Звездой на светлом пиджаке, со стеклянным взором стучал по подоконнику кулаком-оковалком и заведённо повторял: «ВДВ! ВДВ! ВДВ!» И тут же, резко переключаясь, зло твердил по другому адресу: «Сволочи! Сволочи! Сволочи!»

Возвращался домой Андрей с болью и тоской в душе. Знал, теперь, как минимум на месяц, пойдут мучительные сны. Обязательно приснится Валентин Скоробогатов.

Десять месяцев воевали бок о бок, дружили. Валентин родом из Сибири, из Ачинска. Танкист. Обещал, когда отвоюют, устроить медвежью охоту.

– Дядька в Чёрной Речке, ростом метр с кепкой, – с восхищением говорил Валентин, – с первого взгляда кажется – соплёй со ста метров перешибёшь, а он первый медвежатник на весь район. Медведей своих считал до четвёртого десятка, потом сбился. Обязательно съездим с ним в чернореченскую тайгу.

Танковая рота стояла в Тулукане. Один из оплотов Советской Армии в тягучей войне без линии фронта. Танковый батальон был разбросан по «точкам». Первая рота стояла в Тулукане, здесь располагался штаб батальона и приданные ему мотострелковый взвод, артиллерийская батарея, третья – в Кишиме, вторая – поначалу в Ханабаде, в самом городе, а потом её перевели в Кундуз охранять аэродром. Роты обеспечивали проводку автоколонн на участке между Кундузом и Файзабадом. Дивизия стояла в Кундузе, на плато, дальше дорога забирала вверх, в горы.

Их гарнизон обеспечивал проводку на участке от моста через реку Банги (тридцать километров от Тулукана в сторону Кундуза) и в сторону Файзабада до Кишима (семьдесят километров). Из Союза идёт колонна с горючим, продовольствием, боеприпасами и всяким разным армейским скарбом, необходимым для жизнеспособности театра военных действий в Горном Бадахшане. Задача роты провести колонну на своём отрезке дороги и с наименьшим количеством потерь передать следующему подразделению. Обезвредить мины, отбиться от засад. Ни разу моджахедам не удавалось сильно потрепать колонну, на это кишка была тонка, но редко когда обходилось без боестолкновений. Теряли машины, бронетехнику, гибли воины… Проводки без выстрелов случались только зимой и в короткое время уборки урожая. Душманы, в основном это были декхане, на этот период «перековывали мечи на орала» и становились мирными крестьянами.

Андрей был старшиной роты. Одна из его обязанностей – вывоз с поля боя убитых и раненых, «двухсотых» и «трёхсотых». Их подбором при следовании колонны занималась свободная рота. Если первая вела караван в сторону Кишима, то третья (кишимская) вывозила потери, и наоборот, если третья обеспечивала прохождение в сторону Тулукана. В этом случае Андрей ждал на «точке» приказа: «Вывозить раненых!» Для чего выделялось два БМП и танк.

Случалось, колонна попадала в такой переплёт, что набивали этот транспорт под завязку, порой не хватало места за один раз увезти. Как-то из Файзабада порожняком шла колонна, и так зажали под Кишимом: двадцать человек погибло, восемь разорвало – страшно смотреть. Руки, ноги, куски плоти… Бой идёт, они подлетели раненых и убитых вывозить. Обычная тактика в таких случаях – ударить из всех стволов по духам, заставить вжаться в камни, хотя бы на краткое время заткнуть их пулемёты и автоматы. Дать возможность забрать потери. Счёт идёт на минуты, знай поворачивайся, таская раненых, подбирая фрагменты убитых в простыни, брезент… На «точке» Андрею распределять, где чьи останки, писать для каждого набора записку перед отправкой в Кундуз, там готовили «двухсотых» для «Чёрного тюльпана». Собирали в бою фрагменты чаще с фельдшером, солдат, особенно молодых, при виде кровавых, обгорелых кусков, вскрытых внутренностей выворачивало… Поэтому Андрей сам формировал «кульки», солдатам приказывал грузить их в БМП, дефицит времени требовал скорости… Старались забирать всё, но что-то могло улететь за камни…