Фрэнк О'Коннор
Длинная дорога в Аммеру
Перевод М. Шерешевской
Каждый вечер ее можно было видеть с кувшинчиком в руке на дороге в лавку мисс О., куда она тащилась за пивом, - бесформенная, словно куль, старуха в клетчатом, вылинявшем до цвета табачной пыли платке, который пригибал ей голову на грудь, где она придерживала его, сжимая в горсти складки; холщовый фартук и пара мужских башмаков без шнурков дополняли ее наряд. Набрякшие глаза казались тугими комочками плоти, а розовое, словно вырезанное из редиски, старческое лицо было сведено надвигавшейся слепотой. Старое сердце служило плохо, и она то и дело останавливалась передохнуть, ставила кувшинчик на землю и прислонялась к стене, спуская на плечи тяжелый платок. Мимо проходили люди; она пугливо разглядывала их; они здоровались с ней, а она поворачивала голову и долго смотрела им вслед. Пульс жизни бился в ней все тише, щшгь с трудом можно было уловить его слабое, неохотное биение. Иногда, в порыве странной робости, она отворачивалась к стене, доставала из-за пазухи табакерку и, отсыпав щепотку на тыльную сторону кисти, нюхала табак. Табачная труха оседала на носу, верхней губе, осыпала ветхую черную кофточку. Подняв отекшую кисть к глазам, старуха придирчиво и укоризненно рассматривала ее, словно желая понять, почему рука уже не служит ей верой и правдой. Затем отряхивалась, подхватывала кувшин, утиралась подолом и тащилась дальт"
ше, держась поближе к стене и громко постанывая.
Добравшись до дома - небольшого строеньица, лепившегося на уступе холма - она сбрасывала башмаки, вываливала на стол горшок картошки и вместе со стариком сапожником, который снимал у нее угол, ела ее, счищая кожуру пальцами и макая в кучку соли на столе, а к кувшинчику с пивом они прикладывались по очереди. Жилец был веселый, философического склада старик, звали его Джонни Торнтон.
После ужина они сидели при свете очага, разговаривая о былом своем деревенском житье, о соседях, давно уже умерших, о духах, эльфах, приворотах и наговорах.
Ее сына, приносившего ей месячное содержание, всегда коробило, когда он заставал их за подобными разговорами. Состоятельный торговец, он держал бакалейную лавку на Южной главной улице, владел собственным домом в Санди Уэлл и был бы только счастлив, если бы мать разделила с ним окружавшее его великолепие - ковры, фарфор и часы с боем. Он сидел, насупившись, между двумя стариками, поглаживал длинный подбородок и силился понять, почему они с таким упоением толкуют о смерти, к которой относились, как в старину, не страшась перехода в мир иной.
- Ума не приложу, что вам за радость от таких разговоров? - не выдержал он однажды.
- Каких таких, Пет? - спросила мать, кротко улыбаясь.
- Бог мой, - сказал он. - Вы только об одном и говорите: покойники, могилы, те, кто были, сплыли и быльем поросли.
- Ах ты! Ах ты! Почему же нам их не помянуть? - невозмутимо возразила старуха, пытаясь застегнуть раскрывшуюся на груди кофточку. - Разве там, на небесах, нас не больше, чем здесь?
- А что с того - все равно вы никого там не ете, да и не увидите даже! - воскликнул он.
- Как же не узнаю, Пет? - рассердилась она. - Не узнаю Тумисов из Лэкро или Дрисколов из Аммеры?
- Ишь как вы уверены, что я повезу вас в Аммеру, - сказал он, поддразнивая мать.
- Как же иначе, Пет? - спросила она, утираясь подолом и глядя на него со своей виноватой бессмысленновопрошающей улыбкой. - А куда ты меня повезешь?
- А что, паше место на кладбище недостаточно хорошо для вас? - спросил он. - Рядом с собственным сыном и внуками?
- Неужто ты и впрямь хочешь похоронить меня в городе? - Она вся съежилась, уставившись на огонь, и лицо ее приобрело надутое, упрямое выражение. - Я вернусь в Аммеру - туда, откуда пришла.
- Туда, где мы голодали и холодали, - с негодованием сказал Пет.
- Туда, где лежит твой отец, сынок.
- И у да, конечно, куда ж еще! Только ни мой отец, ни дед не сделали для вас и половины того, что сделал я. Сколько раз я рыскал по улицам Корка, чтобы добыть для вас несколько грошей.
- Да, рыскал, ничего не скажу, рыскал, - подтвердила она, глядя в огонь и вся трясясь. - Ты был мне хорошим сыном.
- А сколько раз у меня живот подводило от голода, - продолжал он, проникаясь жалостью к самому себе.
- И это верно, - пробормотала она. - Верно, верно, все верно. Тебе частенько приходилось щелкать зубами.
А что еще было делать при тех достатках, с какими мы остались?
- А теперь паш семейный склеп недостаточно хорош для вас! - сказал с упреком сын. В его тоне прозвучала неподдельная горечь. Человек слабовольный, он ревновал мать к мертвым, к власти, которую они имели над ней.
Она взглянула на него все с той же виноватой, полубессмысленной улыбкой, прикрыв окруженные морщинками старческие глаза, и распухшими, безжизненными, словно деревяшки, пальцами принялась приглаживать желтоватые завитки у висков - что обычно делала, когда приходила в волнение.
- Нет уж, ты отвези меня в Аммеру, Пет, - чуть но плача попросила ока. - Отвезгт меня к своим. Мне не будет покоя среди чужих. Я буду вставать и бродить окрест.
- Ну и глупости, мамаша! - сказал Пет с возмущенным видом. - Нынче такие штуки не в моде.
- Я здесь ради тебя не останусь! - в бессильной ярости хрипло крикнула вдруг старуха и, схватившись за выступ над очагом, поднялась на ноги.
- А вас никто и не спросит, - отрезал он.
- Я буду являться к тебе с того света, - с усилием прошептала она, держась за выступ и наклоняясь к сыну с кривой ухмылкой.
- Еще большая глупость, - сказал он, презрительно тряхнув головой. Все эти духи, эльфы, привороты.
Она сделала шаг к нему и остановилась, распрямляя ладонями два желтоватых завитка, ее полумертвые глаза щурились и мигали в свете свечи, отечные, изрезанные морщинками щеки напоминали растрескавшуюся эмаль.
- Пет, - сказала она, - в день, когда мы уезжали из Аммеры, ты обещал привезти меня назад. Ты тогда был еще совсем мальчишкой. Собрались соседи, и напоследок я сказала им - уже на дороге: "Мой сын Пет дал слово, и он привезет меня сюда, к вам, когда придет, мой срок..." Это было так, клянусь перед всевидящим богом, что зрит меня сейчас с небес. Я все приготовила. - Она шагнула к полке под лестницей и вынула два свертка. С благоговением развернув их, она низко склонилась над ними и, казалось, слова ее были адресованы себе самой: - Вот два медных шандала и свечи к ним, освященные. А вот и саван. Я сама выветривала его на веревке каждый месяц.
