Дэвид Мур с завернутым в газету рыбным филе под мышкой и пакетом овощей в руках робко пробирался через толпу в самой гуще водоворота красок, музыки, оглушительных азартных голосов. У лотка, где торговали напитками со льда, он задержался, чтобы купить лимонад, и опять был подхвачен плотным людским потоком. Он заметил в толпе знакомых, но никто не заговаривал с ним, а те, кто ловили на себе его взгляд, поспешно отворачивались и принимались перешептываться, оживленно жестикулируя. Мур знал, что он пария – ведь это он нашел и вызволил из водного плена немецкую лодку – и ему почему-то делалось стыдно под этими напряженными тяжелыми взглядами. После того, что примерещилось ему внутри подводной лодки, ему вдруг стали понятны страхи островитян. Примерещилось? Была ли это игра его воображения или действие скопившихся в подводной гробнице газов? То же самое было с кошмарами, начавшимися после гибели жены и сына Мура, – ведь сколько раз он просыпался в поту, дрожа всем телом, готовый проклясть Господа за то, что тот позволил этому случиться снова! Но на борту немецкой лодки все казалось таким реальным – звуки, запахи, поднявшиеся ему навстречу призраки со страшными лицами, с зияющими ртами… «Прекрати!» – приказал он себе, притворяясь, что разглядывает гроздь зеленых бананов.

Он полночи просидел в вестибюле гостиницы, стакан за стаканом вливая в себя темный ром, так и эдак поворачивая у настольной лампы зажатое в левой руке пресс-папье со скорпионом. Свет вспыхивал в заново отполированном стекле всеми цветами радуги, пленного скорпиона обрамляло тусклое кроваво-красное сияние. Неподвижно глядя в стекло, согретый ромом, Мур гадал, кто до него держал в руках это пресс-папье в пещерной тьме подлодки. От судьбы не уйдешь, думал Мур; по воле рока лодка со всей командой сгинула в Бездне, по воле рока он обнаружил ее сорок лет спустя. Он вдруг осознал, что нить его судьбы, пронизав время, волею обстоятельств странным образом переплелась с их судьбами. Словно что-то свело его по одному ему открывшейся тропке меж бурунов под сверкающую синюю крышу моря, на отмель – воскресить лодку… Шел уже четвертый час ночи, когда Мур допил ром и отложил пресс-папье, надеясь вздремнуть. В голове у него еще клубились страшные видения.

Наутро, проталкиваясь через толпу островитян, он вдруг понял их страх перед нечистью, мысли о которой рождала у них гниющая громада лодки. Они считали, что лодка появилась на острове из-за него, как будто он притащил на Кокину что-то вроде ящика Пандоры, полного… чего? Тварей из его галлюцинаций? Джамби, зомби, духов, чудовищных призраков, ползающих в солоноватой воде, словно огромные черные пауки? Мур встряхнулся. «Чушь собачья, – подумал он. – Предрассудки. Оставь их вудуистам!»

На краю Площади возникло какое-то волнение. Мур заметил, что островитяне расступаются, словно пропуская кого-то. Все разговоры прекратились, все головы повернулись в одну сторону, и по шумной Площади медленно покатилась волна тишины. Смех и гвалт мало– помалу стихли до едва слышного ропота. Муру не удалось разглядеть, в чем дело, – очень уж много было вокруг народа – поэтому он высмотрел свободный пятачок возле шалаша, где хранилась рыба, и отправился туда. Люди расступились, и Мур увидел приближающегося Бонифация – неспешная походка, неизменная трость, черный костюм. Солнце вспыхнуло в стеклянном глазу у него на шее. Бонифаций смотрел прямо перед собой, ни на кого не обращая внимания, и шел как будто бы прямиком к Муру. Наконец самые дальние ряды толпы затихли в предвкушении. Барабаны смолкли.

Не замедляя шаг, Бонифаций едва заметно прищурился, глядя Муру в лицо. Он остановился всего в нескольких футах от белого, и Мур увидел налитые кровью глаза священника, словно Бонифаций то ли пил, то ли курил травку. За стеклами очков они казались воспаленными ямами на угольно-черном лице. Бонифаций тяжело оперся на трость, сжимая обеими руками набалдашник, и молча оглядел Мура, а с ним – вся Площадь. Мур услышал, как где-то поодаль женский голос шикает на ребятишек.

– Вы были внутри, – спокойно сказал Бонифаций.

– Верно, – ответил Мур, встречая его пристальный взгляд.

– Вы безумец или глупец? Почему вы не послушали меня? Да поможет тебе Господь! Ах, oui, конечно же – вы видите в ней лишь память об исторических событиях, возможно, курьез. А стали бы вы вот так же заглядывать в пасть змее? Теперь эта лодка вскрыта и стоит в хрупких деревянных стенах. И что же, скажите, вы нашли в ней?

– Ничего. Вообще ничего.

– Ложь! – свирепо прошипел Бонифаций. Он оглядел столпившихся вокруг людей, и, когда снова посмотрел на белого, то уже опять владел собой. Он сказал, почти прошептал: – Я знаю, что вы там нашли, Мур. Вы слышите? Знаю! А вы решили, что грезите, или сошли с ума, или прокляты и обречены видеть то, чего вам никогда не понять, как ни старайтесь. Не ходите туда больше. Послушайтесь моих предостережений, оставьте лодку в покое!

– Что же я там видел, Бонифаций? Поделитесь.

Священник помолчал, а когда заговорил, голос его шел от самого сердца.

– Мур, перед вами на миг открылся Гадес. Вы видели обитель вечных мук и казней. И все же вам хватает глупости думать, будто это был кошмарный сон, будто вы в безопасности оттого, что непонятное вам не может на вас посягнуть. Но я говорю – может! – Бонифаций вдруг отвернулся от Мура и скользнул взглядом по лицам обступивших его людей. Он шагнул в толпу, и та расступилась перед ним, испуганно пятясь.

– Слушайте! – воскликнул он, и голос его зазвенел в тишине, опустившейся на площадь. – Слушайте меня все, слушайте внимательно! Среди вас есть те, кто прислушивается к моим словам, и такие, кто презирает мое учение, но сейчас я всех вас прошу – слушайте! – Он переводил по-прежнему суровый взгляд с лица на лицо. – Кокине угрожает большая опасность… страшная опасность, и я настаиваю на том, чтобы все, кто может, немедленно собрали вещи и покинули остров как можно скорее! – По Площади прокатилась волна тревожного шепота.

Бонифаций вскинул руку.

– Подождите! Дослушайте до конца! Те, кто не может сделать то, о чем я прошу, сделайте вот что: забейте досками окна своих домов, заприте ставни и двери! Если у вас есть оружие, держите его под рукой! – Толпа слушала все тревожнее, кое-кто нервно заерзал, но никто не посмел ни уйти, ни опустить глаза. – Не выходите ночью на улицы, – продолжал Бонифаций. – Присматривайте за женами и детьми, не позволяйте им забредать на лесные тропинки…

Ему ответил хор гневных испуганных голосов. Несколько человек выступили вперед, словно бросая Бонифацию вызов. Какая-то женщина упала на колени и что-то горячечно забормотала, стиснув перед собой руки как для молитвы.

– СЛУШАЙТЕ МЕНЯ, ГЛУПЦЫ! – закричал Бонифаций. От напряжения на шее у него вздулись вены. Всякий шум тотчас прекратился; те, что хотели поспорить с Бонифацием, замерли на месте, сердито блестя глазами. Его преподобие негромко продолжал: – Если вам дорога жизнь, держитесь подальше от верфи…

От этих слов у них перехватило дыхание. Над толпой повеял слабый ветерок с моря, улетел в глубь острова; где-то в задних рядах упал железный горшок. Мимо Мура прошел пожилой мужчина, он поднял с земли ведро, со страхом поглядел на белого человека и исчез в толпе. Через несколько мгновений островитяне принялись молча сворачивать торговлю. Музыканты унесли железные барабаны, женщины похватали отпрысков за руки и потащили с площади, не обращая внимания на протестующие крики и плач. Площадь быстро пустела.

– Вы что, с ума сошли? – Мур подошел к Бонифацию. – Именно этого и не хотел констебль! Из-за вас теперь начнется паника, черт бы вас побрал!

– Я сказал им правду, – ответил Бонифаций. – Кип обманывает себя. На моих руках крови не будет!

Мур подавил острое желание схватить хрупкого старика и трясти его до тех пор, пока он не расколется и его мрачные тайны не высыплются на песок.

– Объясните, как вас понимать, – сказал он немного погодя.

– Это может спасти им жизнь. Вам тоже.