Это было давно, а быть может недавно. Мы, слуги праздничных чудес, живём долго и часто путаемся во времени простых людей.

В ту пору я был ещё молод и только учился создавать чудеса. Впрочем, мы называем их просто игрушками. Вы знаете, сколько чудесной силы нужно вложить в настоящую игрушку? Не в ту пластиковую заводскую подделку, а в настоящую, сделанную руками. Некоторые талантливые люди научились вкладывать чудо в свои творения, но мы – мастера − на то и мастера чудес, чтобы делать это лучше, добавляя празднику волшебной силы.

Я − мастер Нового Года. Так же, как мой отец, и отец моего отца. Мой предок сотворил первою ёлку. Она была украшена всего лишь свечами и бантиками, но чуда в ней было так много, что ёлка стала символом праздника и зимней сказки. Я горжусь своим родом, и в то далекое время благоговел перед ним и своей миссией.

Было в мире лишь одно явление, которое я мог бы назвать действительно ценным, таким же важным, как чудо Нового Года, − она. Королева Зимы, Владычица Метелей… Как ее только не называли. Но сама она звала себя Снежной Королевой.

Да, та самая Снежная Королева из сказки. Холодная и беспощадная. Только я не верил в предание о ледяном сердце Кая. Мне всегда казалось, что все это лишь несправедливая ложь.

Королева была действительно холодна. Высокая, статная, с белой кожей, в платье из синего полотна, с белой накидкой из шелка в морозных кружевах, с хрустальной короной на белых волосах. Она, блуждающая сквозь метели, порой мне даже снилась. Я вдохновлялся ее изящными руками с длинными пальцами, когда создавал хрустальные снежинки. Их холод и кристальная чистота казались мне недостаточными, чтобы показать ее такой, какой я видел ее сам. Потому в центр хрустальных льдинок я помещал алую искру. Она то загоралась, то вспыхивала и гасла. Но не как огонек, не как гирлянда или чистое пламя, а как блик, как мираж, как тайная, неуловимая, но могущественная сила.

Так я колдовал над своими снежинками − большими и маленькими − и вешал их на деревянный образ ёлки. Это были просто доски, покрашенные зелёным, прибитые к стене с крючками. Никаких чудес, просто немного арт-декора − как говорите вы, люди. Мне же просто так было удобно. В полумраке она была почти как настоящая.

Огонь моей лампы, едва освещавший стол, блестел на гранях, делая вид, что был отцом алого блика, а я улыбался, не замечая, что на деревню зимних мастеров налетела буря.

Стучавшие от ветра ставни попадали в такт моего взволнованного, совсем юного сердца; вой ветра сливался с порывом воображения, а снежные хлопья, залепившие окна, словно приветствовали своих игрушечных сестер.

Когда она зашла − я не заметил, не понял, не почувствовал. Склонившись над рабочим столом, я делал самую крохотную из снежинок моей коллекции. Последнюю и главную, робкую, но прекрасную.

«Как и она», − подумал я и внезапно ощутил прохладу у своих рук.

Подняв глаза, я замер без дыхания, без сил. Она стояла рядом, склонившись к моему столу, и изучала результат моей работы.

− Ветра нашептали мне, что один из мастеров решил бросить мне вызов, сотворив самый прекрасный снег, − холодно произнесла она.

Я только приоткрыл рот, прижимая к груди свои чудесные инструменты. Плохо понимая, что она говорит, я просто смотрел на нее. На тонкие светлые губы, на скулы, выточенные словно из хрусталя, на белые ресницы, будто покрытые инеем, и глаза с блеском серебра.

− Так это правда, Мастер? − спросила она, резко выпрямившись.

Как снежная гора, она взглянула на меня, грозя лавиной гнева, но вместо страха я испытал лишь восторг. Вот она − та самая! Великая! Вот она, стоит передо мной в моей мастерской. Стоит и смотрит на меня, видит меня, говорит со мной и ждёт моего ответа. И я ответил. Как есть, как было, как на духу всю правду ей сказал:

− О великая Королева Снега, я никогда не посмел бы тягаться с вами, ведь я всего лишь Мастер Чудес, осмелившийся искать вдохновения в совершенных линиях ваших. Взгляните на эту снежинку, − показал я ей последнюю. − Я хотел, чтобы она была так же прекрасна, как и вы, чтобы все в праздник увидели ваше совершенство. Чтобы оно затмило изящество льда пестроту других игрушек. Осталось лишь вложить в нее чудо, чтобы мир знал, что у Зимы есть сердце.

Я коснулся снежинки губами и вдохнул в нее свое алое Чудо, свой восторг и свою любовь, а Королева вдруг рассмеялась, коснулась тонким пальцем моей работы и велела ей исчезнуть.

Покрывшись инеем, мое детище с треском разлетелось на осколки, а искра, мелькнув над столом, угасла.

− У Зимы нет сердца! − заверила меня она. − Но говорил ты славно, потому я дам тебе три дня, чтобы его создать. Если через три дня Сердца, достойного меня, не будет, ты превратишься в снежную пыль!

После этих слов она исчезла. Обернувшись метелью, выскользнула в приоткрытую дверь, а я остался сидеть за своим столом, глядя на искры собственных игрушек, наивных, как первая любовь.

Посидел я, помолчал, немного отошел от видения дивного. Понял, наконец, что со мной приключилось, и сразу так страшно стало. Забегал я по мастерской, заплакал, как маленький. Решил, что погубит меня Королева, непременно погубит за дерзость мою. Сам ведь мечтал, грезил о ней и накликал на беду себе внимание столь могущественной особы. Однако быстро понял, что от страха дрожать бесполезно, и побежал за советом к деду.

Он был уже стар, потому в тот год только наблюдал за чудесами. Сидел в кресле-качалке, укутавшись в плед, и пил чай, раздавая добрые советы. Вот и я примчался к нему за мудростью. Упал перед ним на колени и все рассказал: о мечтах своих безумных, о чувствах странных и о визите Королевы.

− Я ведь не смогу сделать такое сердце, − признался я дрожащим голосом. – Я же просто Мастер Игрушек, а она − сама Зима, Владычица нашей поры. Как могу я создать что-то, ее достойное?

− Отчего ж не можешь? – удивился старик, улыбнувшись в пышную, седую бороду. – Если кто и может, то именно ты. Зачем ты хотел показать ее красоту миру? Зачем ты вложил Чудо в лед?

− Не знаю, − пролепетал я в страхе. И страшился ведь собственных чувств.

− Любишь ее? – спросил тогда старый мастер прямо.

Так стыдно стало за эту правду. Я почувствовал, как лицо залило краской, опустил глаза, но таиться не стал:

− Люблю.

− Вот и создай сердце для своей любви, − спокойно ответил старик. – Если уж что и может растопить этот лед, то только любовь. Но если она ненастоящая − лучше беги. Просто беги, прячься в мире людей. Забудь Чудеса, и тогда, быть может, она не найдет тебя.

− А если пойти к старшему? – взволнованно спросил я.

Было страшно и в чувства собственные верить, и от Чудес отречься.

− Что Мороз сделает? – пожал плечами старик. – Прости, но нет спасения от гнева Королевы.

Старик улыбнулся с видом мудрого старого филина, предвкушающего прекрасную, полную волшебства ночь. А я только спрятал глаза, извинился и поплелся к себе в мастерскую. В тот миг мне все казалось глупым и напрасным. Сам я вдруг стал маленьким и ничтожным, а снежинки на стене − простыми.  Со страху я перестал видеть в них свои чувства; огоньки в них померкли, а в памяти всплывали осколки. По коже ходила дрожь, и казалось, что в любую минуту я могу просто замерзнуть и треснуть, расколоться на части и осыпаться снежной пылью вместе со всеми своими мечтами. Глупый юный Мастер, осмелившийся посмотреть на Королеву!

Решив, что я никогда не справлюсь, я стал собирать вещи. Спешно сложив все в большой рюкзак, я был готов забросить его на плечи и мчаться прочь, подальше от Города Новогодних Мастеров, за границу Праздничных Земель. Туда, где чудеса бывают только в сказках. Вот только алый отблеск под столом заставил меня задержаться. Я точно видел, как Искра погасла, но что-то все равно мерцало в темноте.

Наклонившись, средь осколков я нашел сердце разбитой снежинки − маленький осколок с крохотной, тусклой искоркой. Как утраченная надежда, она лежала средь мелких осколков, пока я не поднял ее и не спрятал в ладонях. Чудо сразу загорелось, разрослось, согрело в ответ мои дрожащие руки, а я подумал: «Разве я не Мастер? Разве я не хозяин своих чувств? Разве я разуверился в сердце Снежной Королевы?»