Как-то раз утром Ульяна проснулась от надсадного кашля Алексея. Она приподняла уголок одеяла. Он стоял у костра с книгой, и лицо его было серо-зелёного цвета. «Как бы не заболел он», — подумала она с тревогой. Целый день она работала с ощущением этой тревоги.

Как и прежде, она старалась быть подальше от него, чтобы меньше видеть его и меньше разговаривать с ним. Ей хотелось приучить себя к мысли, что Алексей Краюхин как человек обычен для неё, обычен, как сотни других людей, которых она знала. Но приучить себя к этой мысли она не могла и в мучительном смятении чувствовала, что стал он в эти дни ещё ближе и дороже ей.

Марей, конечно, всего этого не знал. Но, тревожась за Ульяну, он на второй же день после встречи с девушкой возле раскопок вновь заговорил о ней с Лисицыным.

— Пройдёт, Марей Гордеич, пройдёт! Не без того, где и потоскует. Знаем!.. Сами молодыми были! — торопливо выпалил Лисицын.

Марей недовольно покачал головой, но Лисицын, как и в первый раз, слушать его не стал. Он взял ружьё и, думая о чём-то своём, пошёл к лодке. Через несколько минут он скрылся в лесу, на другом берегу Таёжной. Озадаченный его поспешностью, Марей сидел у костра и думал: «Что с ними? Миша всё куда-то бежит, Ульяну как подменили, Алёша изработался — один нос да глаза остались».

День-два Марей испытывал острое одиночество, Лисицын не приходил даже ночевать. Чем он был занят в тайге, Марей и предположить не мог. Алексей и Ульяна с утра и до сумерек работали на раскопках и приходили молчаливые и уставшие.

«А что ж я-то бездельничаю?» — как-то спросил себя Марей, чувствуя, что жить дальше он так не может. Быть просто сторожем стана он не желал, да в этом и не было никакой нужды. «Буду помогать Уле. За молодыми, может быть, и не угонюсь, а делу польза», — решил он.

Ульяна попыталась отговорить старика от работы, но Марей пришёл с лопатой и принялся помогать ей.

Работали они молча. Лопаты звякали о камни, хрустели старые, но крепкие ещё корневища росших когда-то здесь деревьев. Яма с каждым часом становилась глубже.

Отдыхали не в яме, а наверху. Марей видел, что Ульяна мыслями там, с Алексеем. Она настороженно ловила каждый звук, доносившийся из ельника. Когда на минуту Алексей вышел из лесу, чтобы срубить берёзовый шест, она смотрела на него то с восторгом, то с тоской и мукой. «Ах ты, бедняжка! Ну чего бы им вместе-то не работать?» — думал старик, наблюдая за девушкой.

— А что, доченька, не обидел ли он тебя? — осторожно спросил Марей, не рискуя начать этот разговор прямо.

— Что вы, дедушка! Разве Алексей Корнеич может обидеть?! — воскликнула она, и Марей увидел, что глаза её увлажнились.

Именно в эти минуты Марей и решил открыть Ульяне тайну кисета и сам кисет отдать ей. «Куда же дальше таить? И так чуть не унёс с собой в могилу», — укорил он себя. Марей надеялся, что кисет вновь сблизит Ульяну с Алексеем. Когда они поднялись из ямы наверх для очередного отдыха, Марей поближе подсел к девушке и рассказал ей, как тунгусский кисет попал в его руки.

Ульяна слушала Марея, неотрывно глядя на расшитый кисет. Ей верилось и не верилось, что эта вещичка имеет такую необычайную историю.

— Дедушка, неужели это правда, что столько тунгусов было перебито из-за какого-то золота? Ведь об этом страшно подумать.

Ульяна, как и все люди нашей эпохи, относилась к человеку с уважением независимо от того, какой он был национальности. И сейчас, представляя судьбу таёжных людей, она испытывала ужас.

— Уж это так. Кривой Осип и был последним из их рода. — Марей помолчал и добавил: — Много, Уля, в этих лесах разбросано человеческих костей. Не одни тунгусы тут пострадали. Наши русские из беглых тоже гибли, как мухи. Когда я пришёл в староверческий скит, там сказывали, что года за три до того, как мне прийти, великий был мор на людей: опустели избы и зимовья.

Они долго молчали. Марей отдался воспоминаниям, а Ульяна всё ещё думала о том же: как это можно убивать ни в чём не повинных людей?

Потом они заговорили о вышивке на кисете, о тайных сокровищах, которые были обозначены крестиком, о том, сказка это или правда. Ульяна при этом посматривала в ту сторону, где работал Алексей, и Марей понял, что мысленно она разговаривала с ним.

— Ты вот что, Уля, спрячь пока кисет подальше, — посоветовал Марей. — Мне он больше не нужен, а тебе, гляди, и пригодится. Кто его знает, может, тунгусам и в самом деле было что-нибудь известно. Люди они лесные и жили тут долгие годы.

Разгладив спокойными движениями ладони бороду, Марей продолжал:

— А насчёт того, кому сказать, а кому нет, тоже подумай. Народ какой? Пойдёт слух, ну и бросятся в тайгу, а там, может, тлен один.

— Не бойся, дедушка. Уж если скажу, то скажу верным людям.

— Вот это ладно. Это хорошо, — одобрил Марей, вставая и берясь за лопату.

Вечером, когда ужин был закончен, Ульяна ушла на берег, и над тайгой разнёсся её звонкий голос. Она пела так хорошо, так задушевно, что ни Алексей, ни Лисицын, ни сам Марей не проронили ни одного слова. Марей сидел с приподнятой головой и думал: «Опять запел наш соловей. Уж не я ли своим подарком разберёдил её душу?»

Марей не ошибся. Его рассказы о прошлом Улуюлья, о лесных людях, его дар, овеянный романтикой, — всё это взволновало Ульяну, настроило её на раздумье. Но пела она не только поэтому. К раздумью её примешивалась радость. Загадочный кисет лежал у неё в кармане, и он сулил новые тихие беседы с Алексеем и новые встречи с ним.

Получив приказ о назначении её начальником Улуюльской комплексной экспедиции, Марина отложила все дела и заспешила к брату. Максима ещё не было дома, но Анастасия Фёдоровна уже вернулась с работы и, как обычно, очень обрадовалась Марине.

— Ну как, Мариша, твои дела? Едешь или передумали твои начальники отпускать тебя?

Анастасия Фёдоровна одновременно говорила, закрывала дверь, здоровалась за руку с Мариной.

— Еду, Настенька, еду! Сама ещё плохо верю. Но теперь всё: уже есть приказ, — оживлённо говорила Марина.

— Уезжай скорее, чтобы с глаз начальства долой.

— Дел ещё много, Настенька, раньше чем через неделю не выберусь.