Взяв топор, Ульяна усердно стала рубить кустарник. Они работали молча и с увлечением. Алексей позабыл даже о курении.

Расчистив кромку ямы от кустарника, Ульяна принялась за раскорчёвку корней. Вдруг она услышала громкий, нетерпеливый голос Алексея:

— Уля, держи скорее!

Ульяна оставила топор и бросилась к яме. Алексей уже подымался по сучьям и вдруг заметил, что сползает по обвалившейся кромке. Ульяна быстро схватила ёлку за вершину и выправила её.

Когда Алексей, потный и грязный, вышел из ямы, держа кепку с каким-то грузом, Ульяна по его виду поняла, что он, должно быть, наткнулся на ценную находку.

— Смотри, Уля! — радостно сказал он и раскрыл кепку. Она приготовилась увидеть что-то необычное, яркое и даже прищурила глаза, но, заглянув в кепку, увидела три камня, по цвету самых обычных.

— Это, Уля, шлак, — Алексей показал на серо-коричневый камень, похожий на спёкшуюся золу, — это самое обыкновенное железо. Смотри, оно подвергалось ковке. Видишь, какие плитки… — Он вертел в руках продолговатые расплющенные чёрно-серые камни.

— А яма откуда взялась, Алексей Корнеич?

— Сам гадаю, Уля. Возможно шурф пробили в прошлом столетии улуюльские староверы, а может быть, и ещё раньше — тунгусы.

Алексей перебирал слитки железа и шлака, осматривал их через лупу.

— Ты счастливая, Уля, — сиял он улыбкой, размышляя о чём-то своём. — Смотри, с тобой я в первый же день на какое место наткнулся!

— При чём же тут я? Ваши бока страдали! — засмеялась Ульяна.

— Бока выдержат! — воскликнул он и опустился на корточки. Вытащив тетрадь и карандаш из своей полевой сумки военного образца, он начал зарисовывать расположение ямы.

— Это для чего, Алексей Корнеич? — спросила Ульяна, наблюдая за его работой.

— Рисунки и описание Соне пошлю, — сказал он тихо, увлечённый своим делом.

— Кому пошлёте? — переспросила она.

— Соне Великановой, — ответил он так же тихо.

Словно что-то оборвалось в сердце Ульяны, хотя она ни о чём ещё не успела подумать. Она отступила от него на шаг, про себя повторяя: «Соне Великановой». Он обернулся и, взглянув на неё, заметил в её всегда настороженных голубых глазах печаль.

— В этом деле, Уля, нужен совет специалиста, а может быть, даже и его участие. А Великанова историк, работала много на раскопках.

Ульяна промолчала, стараясь сообразить, почему само звучание слов «Соне Великановой» вызвало в ней невыразимую тоску.

Они пробыли возле ямы до потёмок. Ульяна сидела в обнимку с Находкой и негромко пела самые печальные песни, какие только приходили ей на ум. Алексей увлечённо работал, и ей казалось, что в эти часы, кроме ямы и камней, его ничто на белом свете не интересовало.

Три дня подряд Лисицын просидел в прибрежной чаще возле того места, где он обнаружил в заливчике плот Станислава. Он уходил туда со стана на рассвете, когда Ульяна и Алексей ещё спали, и возвращался в потёмках. Но ожидания его были напрасными: Станислав больше не появлялся.

Лисицын приуныл. Размышляя, что ему предпринять дальше, он два дня работал вместе с Алексеем и дочерью на раскопке ямы. Усердно роя землю лопатой, Лисицын мысленно разговаривал с собой: «Брехун ты, Михайла. Давно ли ты бахвалился перед Краюхиным: «Тут, на Улуюльской земле, Алёша, я знаю каждую щёлку, каждого человека». А выходит, ничего-то ты не знаешь! Старую яму под носом у тебя нашли, о которой ты ни сном, ни духом не ведал, подозрительные люди по тайге шляются… Эх!» Чтобы Ульяна и Алексей не заметили его уныния, он принимался рассказывать всякие охотничьи побасенки.

— Мне, Алёша, — обращаясь к Алексею, сказал вечером Лисицын, — на пасеку придётся пойти. Правленцы туда хотели приехать. Будут выбирать место для нового дома пасечнику. Надо мне повидаться с ними. Пусть подмоги у леспромхоза просят. Одним нам не очистить плёсы от карча.

Утром Лисицын ушёл. Правленцев на пасеке он не застал. Они приехали утром, пробыли на пасеке два-три часа и направились обратно в Мареевку. Лисицын пожалел, что упустил возможность поговорить с председателем колхоза до возвращения из тайги, но делать было нечего. Остаток дня Лисицын провёл в разговорах с пасечником Платоном Ивановичем Золотарёвым. Они сидели возле избушки на старых колодах, не спеша курили, обменивались последними новостями, обсуждали дела колхоза. Помянули, конечно, Дегова: вот, дескать, везёт человеку — работает едва ли больше других, а почёт на всю область. Вспомнили и о молодости. Золотарёв был сверстником Лисицына. Они вместе служили в царской армии, вместе партизанили, вместе охотничали до той поры, когда гибкий черёмуховый прут ударил Золотарёву по правому глазу. Глаз заплыл, долго болел, а потом покрылся бельмом. Золотарёв всю жизнь при стрельбе прицеливался правым глазом. Левый глаз у него был с косинкой, да и не просто было натренироваться в такие годы. Платон, прежде меткий, безошибочный стрелок, начал палить мимо цели. Лисицын, в бригаде которого охотился Золотарёв, первый понял, что Платону надо менять занятие. Так охотник превратился в тихого пчеловода…

В трёх шагах от них за верстаком, стоявшим под навесом из еловой дранки, с рубанком в руках работал Станислав. Он остругивал плоские метровые плашки. Немой то и дело вскидывал плашки на руках, прищурив глаз, осматривал их и либо откладывал в сторону, либо вновь опускал на верстак и брался за рубанок.

Разговаривая с Платоном, Лисицын ни на одну минуту не переставал следить за немым. Ему казалось: Станислав притворяется, что увлечён работой, — на самом же деле он напряжённо прислушивается к их разговору с Платоном. Лисицын решил провести небольшое испытание.

Когда Платон спросил у него, каковы дела Краюхина, Станислав весь насторожился: он быстро отложил рубанок и начал сметать с верстака лёгкие кедровые стружки, неестественно вытягивая свою бронзовую мускулистую шею.

Лисицын начал говорить громко — и Станислав поспешил взяться за рубанок. Но вот Лисицын снизил голос — и Станислав в тот же миг придержал рубанок, потом поднял плашку и долго приглядывался к ней.

Подозрение так и точило душу Лисицына. «Кто же ты есть, рыжая твоя башка? — глядя на Станислава, думал он. — Если ты в самом деле контуженный инвалид Отечественной войны и пострадал за Родину, то зачем ты скрываешь свой голос? Или думаешь, что так легче и выгоднее жить тебе? А зачем ты тайно по тайге шляешься, мой стан у Тунгусского холма обходишь? Нет, Станислав, не тот ты, за кого выдаёшь себя! И бумаги твои из военного госпиталя ненастоящие. И уж как ты ни хитри, Станислав, а теперь ты меня на мякине не проведёшь».