Софья складывала необходимые бумаги в портфель, когда послышался громкий, оживлённый разговор отца и Бенедиктина. «Пусть он уйдёт», — подумала Софья и присела на стул. Приближаясь, голоса становились всё громче, и Софья поняла, что отец и Бенедиктин идут к ней.

Дверь отворилась. Отец держал под руку Бенедиктина. Они оба были раскрасневшиеся, взлохмаченные и возбуждённые. Баки Захара Николаевича взъерошились, пенсне болталось на чёрном шнурочке. Софья поняла, что они выпили, и с неудовольствием подумала о Бенедиктине: «И зачем он пил с ним? Знает же, что у папы не в порядке печень».

— Соня, ты виделась с Григорием Владимировичем? — шумно дыша, спросил Захар Николаевич.

— Ну конечно, папа, виделась.

— А мы чуть-чуть выпили. Григорий Владимирович где-то добыл бутылочку венгерского коньяка. С лимоном и сахаром это божественный напиток.

— Напрасно ты пил, папа. Кроме вреда, это тебе ничего не принесёт.

— По такому поводу, Соня, я не мог отказаться…

Великанов говорил с трудом, стоял, пошатываясь. Чувствовалось, что хмель одолевает его.

— Иди, папа, отдыхать, — настойчиво проговорила Софья.

— Пойду, пойду, Сонюшка, — послушно согласился Захар Николаевич.

Софья хотела проводить отца, но Бенедиктин вежливо отстранил её.

— Не беспокойтесь, Софья Захаровна.

Поддерживая профессора, Бенедиктин открыл дверь и через просторную прихожую и узкий коридор, деливший дом на две половины, повёл его в кабинет.

Софья стояла озадаченная: одеваться или подождать, когда уйдёт Бенедиктин? Пока она думала об этом, тот стучался уже к ней в дверь.

— Я вас не отрываю от работы? — учтиво осведомился Бенедиктин, войдя в комнату.

Софья поняла, что он намерен задержаться.

— Собственно… Я собиралась идти на заседание… но… всё равно уже опоздала, — смущённо сказала Софья, приглядываясь к Бенедиктину, не слишком ли он пьян.

— Тем лучше, Софья Захаровна! У меня сегодня необычайный день, и я почту за счастье провести вечер с вами, — усаживаясь в кресло, возбуждённо говорил Бенедиктин.

— Вы что же, сегодня именинник? — спросила Софья, придвигая своё кресло к столу и чувствуя, что вечер у неё пропал.

— Более чем именинник, Софья Захаровна!

— Вы, вероятно, получили какую-нибудь правительственную награду?

— Нет, что вы! И, честно сказать, награда меньше меня взволновала бы. Как-никак я на фронте не раз переживал это состояние. — Он чуть выдвинул левое плечо: на лацкане пиджака в два ряда поблёскивали разноцветные ленточки орденов и медалей.

— Ну, в таком случае я теряюсь — не знаю, что у вас за праздник, — засмеялась Софья.

Бенедиктин посмотрел на неё взглядом, полным торжества, и не спеша осторожно развернул свою папку.

— Сегодня уместно, Софья Захаровна, припомнить один наш разговор. Кажется, в этой же комнате вы вселили в меня непоколебимую веру в успех.

Заметив удивление и растерянность на лице Софьи и испытывая удовольствие от этого, Бенедиктин в столь же загадочном тоне продолжал:

— Не кто-нибудь другой, а вы первая сказали мне слова дружеской поддержки. Как сейчас, помню наш разговор. Я: «Кто он, Бенедиктин? Чернорабочий от науки, каких сотни и тысячи. Пока такие люди, как он, не щадя жизни, спасали отечество, многие устраивали своё благополучие, получали под шумок степени и звания». Вы: «Не терзайтесь, Григорий Владимирович. Степени и звания — дело наживное. Верю, что и у вас будут и звания и степени, будет известность в научном мире».

«Неужели я говорила такие слова?» — подумала Софья. Бенедиктин уловил её колебания и, в упор глядя на неё, спросил:

— Теперь вы вспомнили наш разговор?

Софья чувствовала, что Бенедиктину очень хотелось, чтобы она ответила утвердительно. «По-видимому, что-то было сказано в этом духе, — мучительно старалась вспомнить Софья, но слов: «У вас будут и звания и степени, будет известность в научном мире», — я не могла сказать!» — думала она.

Видя, что Софья напрягает память, Бенедиктин покровительственно засмеялся:

— У вас поистине девичья память. Я вам помогу: вы говорили это весной, когда мы вместе ездили на вечеринку.

Софья пожала плечами.

— Возможно, и говорила, но я всё-таки не помню.

— Да разве вам обязательно помнить? — подхватил Бенедиктин. — Важно то, что я запомнил. Ваша вера воодушевляла меня…

— Вы мастер преувеличивать.

— Думайте как угодно, Софья Захаровна, но я говорю то, что чувствую… — Бенедиктин так пристально посмотрел, что Софья покраснела.

— Но что всё-таки у вас произошло? — спросила она, желая скорее изменить направление разговора.

— Я рад, Софья Захаровна, первые два экземпляра моего скромного труда оставить в этом доме, — торжественно произнёс Бенедиктин, вытаскивая из раскрытой папки том «Учёных записок». — Первый экземпляр я вручаю по праву вам. Второй экземпляр я уже вручил Захару Николаевичу. И тоже по праву. Если вы были мобилизатором моих эмоций, то Захар Николаевич подобен гранильщику. Он шлифовал мой мозг.

— Вы поэт, — усмехнулась Софья.

— Поэт? Да. Поэт — это человек, влюблённый в жизнь. Я тоже влюблён. Влюблён в ваш дом, который для меня стал близким и родным…

Голос Бенедиктина понизился до шёпота. Софья опустила глаза, сжалась от смутных, тяжёлых предчувствий. У неё родилось такое ощущение, будто Бенедиктин тащит её в какую-то бездну. Ей захотелось от страха перед этой бездной крикнуть, но Бенедиктин вновь заговорил обычным голосом:

— Вы не судите меня строго. Я сегодня счастлив, а человек в этом состоянии глупеет. Вот ваш экземпляр. — И, привстав, он подал ей раскрытый том «Учёных записок».

Над заголовком его статьи аккуратным, старательным почерком было выведено: «Софье Захаровне. Как путеводная звезда в открытом море ведёт капитана сквозь бури и шквалы к заветной цели, так ваш образ ведёт меня вперёд по трудной, каменистой дороге к сияющим вершинам науки».

Софья прочитала надпись и не могла не засмеяться.

— Какая высокопарная шутка!..

— Это не шутка, Софья Захаровна.

— В таком случае, Григорий Владимирович, вы человек, лишённый юмора.