— Ну что ж, Василий Васильич… — медленно произнёс Алексей. — Я сейчас же уеду в тайгу. Если вздумают меня арестовывать, скажите, что я никуда не сбежал и скоро вернусь. До свидания!

Алексей вышел, осторожно прикрыв дверь кабинета.

— А ну, покажи, покажи, чем богат твой сад, — оживлённо говорил Максим, выходя вслед за Артёмом на крыльцо.

Стояло солнечное утро. Над вспаханными косогорами, сбегавшими к селу, плавал лёгкий белый туман. Малорослый березняк, разбросанный между пашен то круглыми, то продолговатыми островками, сверкал молодой зеленью. Скворцы суетливо хлопотали у скворечен, сновали в небе, посвистывали крыльями и оглашали простор весёлыми трелями.

Максим окинул взглядом перелески, пашни, прижавшиеся к селу, дома с курившимся на солнце нежно-розовым дымком и остановился, щурясь.

— Вот чертовщина! Посмотрел сейчас на березняк — и представились мне эти островки деревьев пехотой. Ты смотри, как они построены вправо углом, точь-в-точь как требуется по боевому уставу пехоты.

Артём ласково засмеялся.

— Каждому своё! А мне такое и в голову не придёт. Когда я гляжу на этот березняк, другая мысль возникает у меня: не умеют у нас беречь лес! Года три-четыре тому назад здесь такой был березняк, что не пролезешь. А теперь смотри, как его повырубили. Ещё год-два — и тут по косогорам будут оголённые бросовые земли. Без леса снег не удержится, дождь тоже будет скатываться, и придётся посевы переносить. А всё из-за головотяпства! Давно собираюсь отругать за это председателя Притаёжного сельсовета, да ведь разве успеешь один везде… Ах, Максим, кадры у нас ещё на местах слабые!..

— И ты понимаешь, Артём, каких это мук мне стоило, — продолжая осматривать прищуренными глазами косогоры, задумчиво проговорил Максим. — Бывало, отправишься перед наступлением на рекогносцировку, а впереди село. Смотришь на него в бинокль из какого-нибудь укромного уголка, чтоб тебя немецкий снайпер не снял, смотришь, как ворон на добычу. А село наше, русское. Несколько поколений жило здесь — радовались, печалились…

Максим остервенело потёр лоб ладонью, собрал к переносью морщинки.

— За четыре года войны ко всему привык: недосыпал, жил, как крот, в земле, с опасностями свыкся, а приучиться к тому, чтоб с лёгкой душой команду «огонь» подавать, не мог.

— Как по-твоему, надолго отвоевались? — спросил Артём.

— Надолго ли? Надо, чтоб надолго. Слишком глубоки раны у человечества от войны. Не дадут быстро забыть о себе…

— Ну что ж мы остановились на крыльце? Пойдём посмотрим на огород, — напомнил Артём.

— Пойдём, конечно! — сказал Максим и первым спустился с крыльца. Они пересекли двор и через калитку вышли в огород.

То, что увидел Максим, трудно было назвать садом, но и на огород это мало походило. На всей площадке, обнесённой изгородью и занимающей около гектара, вспаханной земли было меньше половины. Остальная земля была занята лесом. С правой стороны лес тянулся сразу от двора до конца изгороди, а слева он начинался за грядками и прерывался болотцем, расположенным в левом дальнем углу. Деревья тут были самых различных пород: берёза, черёмуха, рябина, кедр, пихта. У самой изгороди стеной росли смородина и малина. Между четырёх берёзок-сестёр на колышках стояли три улья с пчёлами. Ульи походили на сказочные избушки на курьих ножках без окон и дверей. Они были когда-то покрашены охрой, но от дождей и ветра местами уже облупились.

— Видишь? — обведя рукой широкий полукруг, произнёс Артём. — Всё это отец сам насадил, кроме вот этих берёзок. Когда здоровье позволяло, проводил здесь целые дни. Тут было его опытное поле. Гляди — надписи на дощечках: «Осенние кедровые сеянцы (высевал зёрнами пятнадцатого сентября)», «Весенние кедровые сеянцы (высевал зёрнами десятого мая)». А вот тут выращивал кедровую поросль, пересаживал всходы из другого грунта. И смотри, принялись!

Они постояли возле палок с табличками, вглядываясь в надписи, сделанные химическим карандашом рукой их отца, и молча подошли к болотцу. И тут первое, что они увидели, был высокий шест с прибитой к нему дощечкой. Отец знал направление дождей и ветров и прибил дощечку так, что надпись за несколько лет почти не полиняла.

— «Пятого сентября разбросал по болотцу сто кедровых зёрен», — прочитал вслух Максим надпись на дощечке, выведенную чётким спокойным почерком. Он вопросительно взглянул на Артёма. — И каковы результаты?

— А вот видишь, зеленеют кедерки. Конечно, их не сто, а гораздо меньше, но всё-таки взошли. Помню, как он радовался, когда увидел всходы. Ещё мечтал он ускорить созревание кедра, увеличить его плодоносность. Пробовал он делать какие-то надрезы на стволах, но опыт не удался, кедры засохли, и он возле них чуть не плакал. И всё тебя ждал, как ждал!.. — Артём помолчал, подавляя волнение. — Я часто, глядя, на него, удивлялся: откуда в нём бралась эта пытливость? Образования не имел, простой человек…

— Ну, как — откуда? Охотник. Почти всю жизнь прожил на природе. Это во-первых. Во-вторых, человек думающий, ищущий… — как бы размышляя вслух, не глядя на брата, сказал Максим.

— У нас в районе есть один льновод, Мирон Степанович Дегов. Вот, понимаешь, человек!.. До того знает дело, что наши агрономы учиться к нему ездят. Будем в Мареевке, я тебя познакомлю с ним. Презанятный старик! Философ! Орден Ленина за высокий урожай заработал.

— Интересно поговорить с таким человеком.

— Конечно! Ну, а как, Максим, люди за границей?

— Великая там размежевка людей происходит. Лучшие люди понимают, что жить дальше так, как они живут, нельзя, и мучительно ищут выхода. А выход один — социализм.

— Социализм? Но ведь его надо им ещё строить.

— В этом-то и дело.

— Им всё-таки легче будет, чем нам.

— Хорошо сказал мне об этом один немец в Берлине. «Вы, говорит, строя у себя социализм, шли неизвестной лесной тропой. Нам будет легче. Ваш опыт, ваша поддержка — великая сила!»

— Правильно, ничего не скажешь! Кто же он, этот немец? Интересно…

— Бывший социал-демократ. Помнит ещё Августа Бебеля.

Послышался пронзительный сигнал автомобиля.