— Я знаю, что своими словами не изменю вашего решения, но тем не менее я выскажусь.

Артём Матвеевич говорил здесь о государственном плане. И говорил неправильно. Нам всем хорошо известно, что реальность нашего плана — это наши люди и наши возможности. Именно поэтому наши планы всегда перекрываются. План — это не догма, он не сковывает, а, наоборот, развязывает инициативу масс на местах.

Самое лёгкое дело — это уповать на государственный план и ждать, когда придут люди со стороны и сделают за нас дело. Я не оспариваю, что нужно всеми силами развивать технические культуры, но разве это единственная возможность роста нашего хозяйства? Я озабочен будущим Улуюлья, а будущее этого края в его природных богатствах. Общеизвестно, что все наиболее значительные месторождения полезных ископаемых первоначально были открыты простыми людьми, народом, а потом уже приходили специалисты. Первые разведчики природных богатств — местные жители. А раз это так, надо использовать их знания, мобилизовать их усилия!

— Ты смотри, куда он загибает!.. По его выходит, что районное руководство против этого! — воскликнул Череванов.

— Объективно получается, что вы против этого, товарищ Череванов. В своём выступлении вы исходили из того, что я, Краюхин, занимался делом, чуждым райкому, а не дорогим и нужным районной парторганизации и всей партии.

Алексей напрягал все силы, чтобы говорить спокойно, не потерять нити своей мысли.

— Ты что же, хочешь, чтобы мы тебя за прогулы и гибель коня по головке гладили?! — вскакивая, закричал Череванов.

— Нет, товарищ Череванов, я хочу, чтобы райком подошёл к моим поступкам правильно и расценивал их с принципиальной позиции: Краюхин делает полезное дело. В этом случае все факты, которые вы приводили здесь против меня, приобретут другую окраску.

— Ты смотри, какой он дипломат! — развёл руками Череванов.

— Но позволь, Краюхин, спросить тебя: из чего складываются принципы? Принципы — это прежде всего поступки и дела, — сказал Артём. — А у тебя так: слова хороши, приемлемы, а дела антипартийные и антигосударственные. Извини, Краюхин, что перебил тебя.

— Это потому, Артём Матвеич, — заговорил Краюхин, — что вы, как и ваша комиссия, не хотите понять истинных причин моей поездки на Таёжную и не верите мне, когда я говорю, что из института профессора Великанова я ушёл по соображениям принципиального характера. Вы читали моё объяснение. Там я пишу об этом подробно…

— Разрешите задать вопрос товарищу Краюхину? — послышался голос Максима.

— Да, да, пожалуйста, — закивал головой Артём.

— Объясните, товарищ Краюхин, вкратце, почему вы ушли из института, в чём суть ваших разногласий с профессором Великановым?

— Хорошо, я объясню в нескольких словах, — сказал Краюхин. Помолчав минуту, он продолжал: — Профессор Великанов утверждает, что палеозой в Улуюлье погружён на недосягаемую глубину. Я считаю, что он может быть очень близким к поверхности. Это во-первых. Во-вторых, профессор Великанов утверждает, что по всему Улуюлью третичные отложения однообразны и пусты в смысле наличия в них металлических полезных ископаемых. Конечно, бурый уголь не отрицает и Великанов. Я считаю, что в третичных Улуюлья возможны скопления металлических рудообразований в промышленных количествах.

— Ты что же, Краюхин, считаешь себя умнее известного профессора? — съязвил Череванов.

Алексей не успел ему ответить, так как Максим задал ещё один вопрос:

— Скажите, пожалуйста, каково ваше семейное положение?

— Я холост. На моём иждивении находится мать.

— Ты что же, Краюхин, до таких лет холостым ходишь? — с усмешкой вставил Череванов.

— Невесты подходящей не встретил, — вполне серьёзно ответил Алексей.

— У меня нет больше вопросов, — сказал Максим.

В кабинете секретаря райкома было не жарко, но Алексей от напряжения обливался потом. По его крутому лбу катились крупные капли, они сползали на брови и застилали глаза. Алексей то и дело вытирал красное, лоснящееся лицо платком, но платок был уже таким мокрым, что его можно было выжимать.

«Спокойно! Спокойно!» — твердил Алексею внутренний голос, и, подчиняясь ему, он осаживал сам себя, как осаживает седок разгорячившегося коня.

— Ты кончил, Краюхин? Нет? Продолжай.

— Вот Артём Матвеич сказал здесь: «Краюхин забегает вперёд, он оторвался от масс». А я думаю так: райком плохо знает настроения людей. Десятилетиями люди Улуюлья вынашивают мечту об использовании природных богатств края в интересах всего народа. Не законно ли поставить вопрос: а не отстаёт ли райком от стремлений народа?

— Ты смотри, как он с нами разговаривает! Так и в обкоме с нами не говорят! Можно подумать, что это он нас поставил к руководству, — возмутился Череванов.

— Я говорю прямо и откровенно потому, что считаю себя коммунистом, невзирая на то, что вы этого не признаёте, — сдавленным голосом сказал Алексей, чувствуя, что и спокойствие и силы покидают его. Ему хотелось на что-нибудь опереться. Он выставил стул, на котором сидел, одной рукой взялся за его спинку, другую руку сунул в карман, скрывая, что она дрожит.

— Продолжай, Краюхин. Устав партии оставляет за тобой право говорить всё, что ты думаешь, — сказал Артём, поглядывая на Череванова и глазами прося того вести себя сдержаннее.

— Мной собраны сотни свидетельств живого интереса людей к природным богатствам нашего края, — совсем уже тихим, срывающимся голосом продолжал Алексей. — Наш район имеет десять промыслово-охотничьих колхозов, сотни людей у нас чуть не круглый год живут в тайге, на реках и озёрах. Вы послушайте их, узнайте, о чём они думают, и тогда вам станет ясно, забегает Краюхин вперёд или нет.

— Да ты что, Краюхин, в самом деле думаешь, будто руководство района не знает, что ему делать? — снова взорвался Череванов, вскакивая и ожесточённо ероша волосы.

У Алексея в глазах поплыли круги. Лицо стало белым, как стена, губы посинели. Потеряв власть над собой, он закричал на весь райком:

— Вы не председатель райисполкома, вы хвостист! Вы думаете, если область отнесла район к льняной зоне, то можно руки сложить! Народ вам не позволит сидеть у моря и ждать…