Пока шли к ягодникам, снова встретили лосей. Звери паслись на полянке, поросшей мшаником. Склонив свои ветвистые рога, они толстыми мягкими губами выискивали растения и бережно выщипывали их.

Увидев людей, звери подняли головы, встрепенулись в испуге, но, словно почуяв, что люди не таят против них ничего дурного, опять опустили головы.

— Смотрите, Никандр Николаевич, пасутся себе, и хоть бы что! Смирный зверь в синеозёрских лесах! — удивлялась Соловушкина.

— А отчего ему беспокоиться? Он тут дома, обжился, присмотрелся. Знает, что завсяк просто его никто не тронет. Мы тут без надобности выстрела лишнего не делаем. Зачем? Зверь и птица существа нерьвенные. Они хоть бессловесные, а за покой добром человеку платят. Вот возьмите, к примеру, птицу. — Лисицын на миг приостановился, не желая упускать случая для полезного разговора с лесоустроителями. — Сидит она, сердешная, на яйцах, весь жар своего тела отдаёт потомству, и вдруг поблизости: «Трах! Бух!» Она пугается, взлетает. А яички тем временем стынут. А тут, глядишь, и хищник начеку. Подойдёт время потомство ей выводить, а у ней, у сердешной, в гнезде почти ничего не осталось. Кому потеря? Не только птице — перво-наперво убыток человеку. Тишина и порядок, товарищи лесные устроители, в тайге нужны не меньше, чем в населённом пункте…

— Послушай, товарищ Лисицын, как вы отстрел лося производите? Какой попадётся или ещё как? — заинтересовался Хомутников.

— Нет, дорогой товарищ, не какой попадётся, а какой нам нужен: тот, что постарее годами, поболее весом, — заметно воодушевляясь, продолжал Лисицын. — И учти, в моей бригаде такой порядок: забивать зверя в одиночку, чтобы стада поблизости и не было. Лось — чувственный зверь, он переживает пальбу так, что аж весь дрожмя дрожит. А ведь охотник — человек, он не истязатель какой-то, ему мучения живой жизни, хоть бы птичьей или звериной, ни к чему! Я сам как приучился? Бью сразу наповал. Этому и дочку свою обучил, этого от всей бригады требую. Вот оно какое дело!..

— Ишь какие у вас премудрости! — воскликнул Хомутников, увлечённый рассказом.

— А без премудрости и дела нет! Хвати любое занятье — во всём так! А тайга, — Лисицын разбросил руки, обвёл ими круг, — она, товарищи начальники, жизни от человека требует, от самых юных годов до гробовой доски.

— Правильно говоришь, товарищ Лисицын. Тайга — это свой мир. Его и знать надо и понимать надо. Вы, видать, немало в этом преуспели, — искренне изумлённая хозяйскими рассуждениями Лисицына, сказала Соловушкина.

— Ну, есть знатоки похлеще меня… — Лисицын сказал это и задумался: «А кто похлеще-то? Разве Марей Гордеич только».

Вдруг Соловушкина остановилась, схватила шедшего впереди неё Лисицына за рукав рубахи, спросила:

— А что там краснеет?

— Брусника, товарищ Соловушкина.

— Брусника? Боже мой, как её много.

И правда, по склонам холмов брусники было столько, что земля краснела от неё. Казалось, что кто-то расстелил здесь зелёно-красный ковёр и вот не убирает его, пока не подивятся пришлые люди.

Чем гуще становился брусничник, тем чаще выпархивали из него птицы. Рябчики взмывали ввысь быстро, крылья их свистели в воздухе. Они пролетали всего лишь сорок — пятьдесят шагов и садились то на берёзу, то на пихту. Деревья покрывались серыми пятнами. Тетерева взлетали с хлопаньем крыльев и падали снова на землю, как брошенные камни. Тяжело, с сильным шумом поднимались грузные глухари. Сторожкие птицы разлетались вокруг и вскоре чернели на сухих вершинах кедров и сосен.

— Ай-ай, сколько же тут птицы! — изумился Хомутников, оглядывая деревья, унизанные рябчиками.

— Набирает птица силу на вольных хлебах, — пояснил Лисицын, сдерживая довольную улыбку.

— А заготовку ягод, товарищ Лисицын, производите? — спросила Соловушкина.

— За морем телушка — полушка, да рубль перевоз. Райпотребсоюз обещал катер со сборщиками прислать, да пока не слышно, — ответил Лисицын. — По-хорошему тут бы на месте ягоду надо было обрабатывать: на варенье сварить, засахарить в кадках, сок отжать.

— Неужели такое богатство под снег идёт?! — В голосе Соловушкиной прозвучало возмущение.

— Конечно! Много ли птица съест? Я-то что советовал нашим начальникам: вы, мол, отведите часть ягодника для птицы и зверя, а остальное под сбор. Дал в райисполком все расчёты. Чистый доход! А уж какая подмога населению!.. Обещали посоветоваться, обсудить… Лён их за горло держит! Область только за лён с них спрашивает… Да вы не думайте, что тут только одна брусника. Вон, глядите, какая там чернота! Это черника растёт. Её видимо-невидимо тут! Она уже отходит. А по берегам Таёжной и речки Утиной тут столько чёрной смородины, что от неё иной год кусты ломятся. Есть и малина! Да что там, вот остановимся на ночёвку, сами все сорта отведаете.

Упоминание Лисицына о ночёвке было вполне уместным. Приближался вечер, к тому же и расстояние, пройденное по тайге от стана Лисицына, было немалым. Лесоустроители устали, и сам охотник, почти не спавший в предыдущую ночь, тоже подумывал об отдыхе.

Костёр разожгли у родничка, клубившегося из земли возле черёмухового куста. Лисицын повесил чайник с водой и неслышно исчез в зарослях черносмородинника.

Он вернулся через полчаса. В руках бережно нёс огромные листы лопуха, сложенные наподобие тарелок, стопкой.

— Ну вот, граждане-товарищи, испробуйте сами, — сказал Лисицын и, боясь рассыпать с листьев ягоду, осторожно опустился на колени. — Это вот брусника, это черника, это чёрная смородина, это красная смородина, а это княженика.

Лесоустроители с говором окружили Лисицына, пробовали ягоду, восхищались её запахом и вкусом. Лисицын зорко наблюдал за ними, и в его прищуренных глазах с лукавинкой горел огонёк радости.

— Я так размышляю, — вставая с колен, сказал Лисицын многозначительным тоном, — южный фрукт — ценность, а только целительности в нашей сибирской ягоде куда больше. Ягода — бесподобное лекарствие! Всё в ней: вкус, сладость, пользительность. Скажем, вот черника. Уж не вкусна ли? А вряд ли какое другое снадобье сравнится с ней, когда животом занеможешь. Или брусника! По осени, перед снегом, она слаще сахара, а если у человека недомогание от давления кровей — лучше ничто не поможет, как брусничный сок. Пей его себе на здоровье сколько влезет! Приятность в нём, как в хорошем вине или в медовой браге, и в то же время не пьянит и облегчение приносит. А возьмите чёрную смородину? Она от тыщи болезней помогает. Устал ли ты, томление в тебе или в грудях покалывает — она в момент успокоит. А уж о клюкве и говорить не приходится! Всяк знает — горло перехватило, остудился, ревматизм тебя сокрушает — ешь её с мёдом, а то и без, если, конечно, желудок кислое воспринимает…