— Как это что? Моя постель! — пожав плечами и, видимо, поражаясь недогадливости Краюхина, сказал Бенедиктин.

— Постель? Не ожидал! Что же вы так низко устроились? — лукаво усмехнувшись, спросил Краюхин.

Бенедиктин уловил его усмешку и, стараясь казаться внушительным более, чем это требовалось, спокойно ответил:

— Может быть, и смешно, но спать на земле не могу. В юности жестоко был покусан гадюкой. Едва спасли. А потом, коллега, здесь столько зверья! Вчера два медведя вышли к самому стану.

— Ну, от медведя в коробе не спасёшься, — снова не сдержал усмешки Краюхин.

— А представьте себе, самочувствие там, — Бенедиктин кивнул в сторону короба, — более сносное. Психологический самообман, а всё-таки!

Краюхин в упор посмотрел на Бенедиктина. Самоуверенность, так и сквозившая в каждой черте его облика, вдруг померкла, но растерянная, вымученная улыбка ещё держалась на полных, скривившихся губах. «Насчёт гадюки ты всё придумал, гражданин Бенедиктин. Просто тебе тут неуютно, непривычно, боязно. Оттого ты и полез в короб», — думал Краюхин.

— А вы надолго, коллега, пожаловали на наш стан? — торопливо проговорил Бенедиктин, стараясь скорее перевести разговор на другую тему.

— Навсегда.

— То есть как это — навсегда? — недоумённо вздёрнул плечами Бенедиктин.

— Ну, не навечно, разумеется, а пока существует заболотная группа.

— Вас послали помогать мне? — сверкнув белыми зубами, спросил Бенедиктин.

— Наоборот. Вы будете помогать мне. Я назначен руководителем заболотной группы. Вот приказ начальника экспедиции.

Краюхин вытащил из своей неразлучной полевой сумки приказ Марины и подал его Бенедиктину.

Меняясь в лице, Бенедиктин читал приказ долго и мучительно. Можно было подумать, что он заучивает его наизусть.

— Не кажется ли вам, что Марина Матвеевна берёт на себя слишком много? — В блестящих глазах Бенедиктина металась ярая ненависть.

— Не думаю. Начальник экспедиции имеет большие полномочия, — спокойным тоном возразил Краюхин.

— Большие полномочия! Баба! Сводит счёты, мстит, жестоко мстит, что нету меня в её постели…

Бенедиктин вскочил, отбросил приказ и разразился по адресу Марины отборной бранью.

Краюхина опалило чем-то горячим, у него закружилась голова, в глазах поплыли тёмные пятна. Он бросился к Бенедиктину и, сжимая кулаки, закричал:

— Я набью тебе морду, Бенедиктин! Ещё одно слово — и вот!

Жёсткий, как увесистая литая гирька, кулак Краюхина повис на уровне глаз Бенедиктина.

— А, вон оно что! — попятился Бенедиктин. — Уступаю, уступаю без сожаления и скорби.

— Пошляк! Судишь о людях по своей мерке! — Негодование клокотало в груди Краюхина, и кулак его в любую секунду мог ударить Бенедиктина в переносицу.

— Я… я… не потерплю… я буду жаловаться профессору Великанову, — продолжая пятиться, бормотал Бенедиктин. Полные губы его тряслись, глянцевые, в комариных укусах щёки налились кровью, стали ярко-пунцовыми. Он пятился всё быстрее и быстрее. Наконец ноги его упёрлись в кедровый сутунок. Бенедиктин взмахнул руками и свалился на кучу дров.

Краюхин повернулся, отошёл в сторону и сел на чурбак спиной к Бенедиктину. Негодование не покидало Краюхина. «Я собью с тебя спесь, я с тобой цацкаться не буду!» — шептал про себя Краюхин.

Они сидели молча и неподвижно. Каждый думал о своём. Потом Краюхин встал, повернулся к Бенедиктину, сказал:

— Ну вот что, Бенедиктин, расскажите, как идут дела? Где рабочие?

Бенедиктин молчал. Краюхин бросил на него взгляд, полный ожесточённого нетерпения.

— Давайте поговорим о деле. Дело не позволяет нам молчать.

Бенедиктин украдкой взглянул на Краюхина, стараясь убедиться, так ли спокоен тот, как держит себя.

— Вы её любите? — вдруг жалким голосом спросил Бенедиктин.

— А как можно не любить такого человека? Её любят все, кто её знает. Вы единственный, кто посмел её оскорбить.

— Но я тоже люблю её, — всё таким же жалким голосом сказал Бенедиктин.

— А я сомневаюсь, — резко оборвал его Краюхин и заговорил о другом: — Чем занималась ваша группа? Расскажите мне всё по порядку.

— Вёлся дневник. Простите, одну минутку, — Бенедиктин поднялся и скрылся в палатке.

«А всё-таки человек он воспитанный, — невольно усмехнулся Краюхин. — Другой бы это «простите» ни за что не сказал бы».

Бенедиктин вернулся с толстой тетрадью в руках.

— Вот прочтите.

Краюхин раскрыл тетрадь, начал читать. Дневник вёлся аккуратным изысканно-каллиграфическим почерком и давал полную картину работы группы.

Пока Краюхин читал, Бенедиктин неотрывно наблюдал за выражением его лица. Краюхин чувствовал это и старался ничем, ни единым движением не выдавать своего отношения к прочитанному. «Хочет знать, как я отношусь к его работе, — думал Краюхин. — Ну, я оценок выставлять не собираюсь».

— Вы на фронте были? — вдруг спросил Бенедиктин. — Не там ли встречал вас?

— Да, был. После ранения лежал в корпусном госпитале, где вы состояли в должности замполита. У нас с вами был небольшой конфликт. Мы, раненые, не имели газет, нас плохо обслуживали. Я покритиковал вас за это. Вы запомнили мой «выпад» и записали в характеристике, что я нарушил воинскую дисциплину. Когда меня исключали из партии, ваша характеристика, представьте, сыграла свою роль…

По лицу Бенедиктина пошли красные пятна. Он замотал головой так отчаянно, что Краюхину на мгновение стало не по себе.

— Не помню! Совершенно не помню! Не помню! — бормотал Бенедиктин, вертя головой так, словно она едва держалась на тряпочной шее.

— Да и я забыл! А вот при случае вспомнил…

— Великодушно простите! Если б знать, что встретимся…

— Да будет вам трястись-то! Что было, то прошло.

Бенедиктин благодарно взглянул на Краюхина, но Алексею от этого взгляда стало ещё тошнее. «И как только я с ним работать буду… Бедная Марина Матвеевна, как же она жестоко ошиблась!» — подумал Краюхин.

— А ведь верно — было! Я припоминаю, — подобострастно заговорил Бенедиктин. — И знаете, тут чья вина? Начальник госпиталя у нас был нелюдимый, жестокосердный майор. На операции ходил, как на праздник. Мясник! Вот он-то и узнал о вашем выпаде и настоял, чтоб было занесено в характеристику! Да, да вспоминаю…