Небеса изливаются с такой пылкостью, что за окном невозможно разглядеть ничего, кроме темных неясных очертаний башен. Почти акт очищения для их запылившихся душ, но никакая вода не способна пробраться так близко к бьющимся сердцам; природа не смеет вмешиваться в то, что не имеет материи и существует вне ее досягаемости. Дождь смывает оседающий на величественные стены пепел, но какой в этом смысл, если от него все равно никуда не деться? Гобелены такие тусклые и грязные, что на них невозможно смотреть без тоски. Одения Ирэн не выглядят лучше, но это вызывает ощущение, что она сейчас на своем месте: пусть ничего из этого не согревает ее приятными воспоминаниями, желания и мечты — это путь живых.
Тишина нарушается неторопливыми шагами и шуршанием мокрой одежды; оборачиваясь с неохотой, Ирэн замечает приближающуюся знакомую фигуру и не может припомнить, когда видела этого человека в последний раз. Саливан улыбчив по своему обыкновению, и постаревший облик ничуть не лишает его былой харизмы, но, надо признать, чего-то вернуть уже нельзя. Хотя бы то, что он пришел не один, а в сопровождении двух иритилльских рыцарей, подтверждает его резко взметнувшийся ввысь статус.
— Добрый день, леди Ирэн.
— Приветствую вас, понтифик, — склоняет голову камердинер Младшего принца, и Саливан удовлетворённо улыбается. Корона идёт его всегда уверенному лицу, а мантия ученого, несмотря на увечья от дождя, чиста и ухожена; рыцари-женщины затравлено спокойны и неподвижны, и от них веет настоящим морозом, словно в молочной белизне кожи таился снег Холодной Долины.
— Погода сегодня в дурном расположении духа, не находите? — подмечает учёный, без интереса заглядывая в то окно, в которое до этого смотрела Ирэн. Камердинер чувствует отчётливый запах гари, и взгляд ее опускается к опаленным, обвязанным бинтами рукам понтифика. — Могу ли я поинтересоваться, не слишком ли занят наш принц?
— К сожалению, ему сейчас не здоровится. Он не сможет принять вас сегодня.
— Вот как, — тихо произносит учёный, лукаво обнажая зубы. Все знают, что принцу нездоровится всегда, потому что он уже родился с пожизненным клеймом болезни. Однако Ирэн не врет: случались моменты, когда Лотрик не мог встать с постели несколько дней. — Тогда почему вы коротаете время здесь, миледи? Разве вы не должны быть с ним?
— Мне не позволено нарушать покой моего принца, понтифик, — отвечает камердинер сдержанно, чувствуя себя немного пристыженной. — Особенно в такие дни.
— Он сам поставил запрет или вы так решили из-за своих сомнений, что сможете ему чем-то помочь? — спрашивает Саливан, ловя удивленный взгляд травянистых глаз и вновь удовлетворённо улыбаясь. — Впрочем, я прибыл сюда совсем не для того, чтобы тревожить нашего Повелителя, но кое-что вы обязаны ему передать, — он протягивает камердинеру свиток, который все время держал в руках. — Прошу.
Ирэн принимает его неуверенно и, попрощавшись, смотрит вслед уходящему понтифику и его рыцарям. Ее терзает чувство вины, ведь девушка ни разу не подумала о том, что в ней кто-то может нуждаться, в маленькой нежити, которая уже давным-давно примирилась с бесполезностью своего дальнейшего существования.
Ещё до того, как стать понтификом, Саливан поведал Ирэн о своей родине. Ариандель, нарисованный мир для всех ненужных и покинутых: было так приятно фантазировать о медленной и безболезненной смерти в объятьях полной безмятежности. До чего же, наверно, прекрасно неторопливо сгнить до обездвиженных костей. Девушка не понимала, почему учёный покинул столь дивное место, но, если поразмыслить, она никогда и не понимала учёных, их стремление что-то выцедить из этого умирающего мира.
Ирэн поднимает тонкую руку, дабы коснуться двери в вежливом стуке, и слышит голос Верховной Жрицы.
— Ты должен лучше заботиться о себе, Лотрик. На твои плечи возложено слишком многое, чтобы ты принебрегал собственным здоровьем.
— Я не нуждаюсь в повторении столь элементарных вещей, Эмма. Ты говоришь одно и то же.
Всегда спокойный голос наполнен нотками недовольства, и гниль тоски, поселившаяся глубоко в сердце Ирэн, напоминает о себе горьковато-сладким запахом разложения. Девушка не смеет зайти без приглашения и отворяет дверь лишь тогда, когда слышит согласие из уст своего принца; встречающий ее серебряный взгляд на мгновение холодит своим раздражением, но, узнавая, вскоре теплеет. Вот только Ирэн все равно не может отделаться от сомнений, и голос Жрицы приковывает ее стоять неподвижно в дверном проёме.
— В твоих услугах нет необходимости, камердинер. Можешь идти, — кивнув, сообщает Эмма, но девушка замечает, как вздыхает Лотрик, и дожидается, когда он махнет ей рукой, как всегда перед тем, как приказать немедленно уйти.
— Что у тебя, Ирэн? — спрашивает принц вопреки ожиданиям Жрицы, и камердинер находит слова без особых усилий.
— Учёный из Архива просил передать, что нашел то, что вы искали.
Старуха переводит неодобрительный взгляд на Лотрика, намереваясь пресечь любые его желания притронуться к знаниям, которые могли бы дурно сказаться на нем, но принц все равно не планирует прислушиваться к ней.
— Можешь идти, Эмма, — произносит он спокойно, тем временем протягивая руку, дабы камердинер вручила ему свиток.
— Лотрик, твой отец…
— Прошу, уходи.
Жрица умолкает: слов до прихода Ирэн, похоже, было сказано уже достаточно, и смысла в чем-либо убеждать принца не осталось совсем. Старуха тихо уходит, закрывая за собой дверь, и без нее в этом помещении становится намного уютней. Вовсе не потому, что Ирэн не нравится Эмма: в одиночестве Лотрик чувствует себя намного лучше, и это состояние почти не меняется в обществе очень узкого круга лиц, в который Верховная Жрица не входит, пусть и является няней обоих принцев. Она им больше не нужна: Лориан вернулся живым с битвы с демоном, а у Лотрика теперь свои учителя и вера старухи ему ни к чему. Он смотрит на восковую печать с интересом, и Ирэн отвечает прежде, чем принц успевает спросить.
— Это передал вам понтифик.
Из-за своего роста Лотрику не нужно поднимать взгляд, чтобы посмотреть на своего камердинера, даже сидя на кровати; в сорочке он выглядит ещё более болезненно, так как тень капюшона не скрывает глубоко засевших синяков под глазами, бледный и даже немного сероватый оттенок его кожи. Первое время Ирэн было трудно видеть воспетого «идеальным» наследником принца таким изувеченным, но сейчас ей кажется, что отводить взгляд от его страданий в надежде никогда не ведать об этом — омерзительно.
— Ты не доверяешь ему, — заключает Лотрик, и Ирэн кивает, не видя смысла в том, чтобы скрывать от него свои чувства.
— Он больше не такой, каким я его знала. Ваш учитель провозгласил себя понтификом, и дьяконы, поддерживающие его, пленены отнюдь не его верой. Я знаю, он говорит вам о вещах, о которых запрещено говорить в Лотрике, но я не могу позволить такому человеку обманывать вас.
Какое-то время принц молчит, затем говоря тихо, как всегда о вещах, которые задевали его с особенной болезненностью.
— Никто и не предполагает наличия собственного мнения у своего Повелителя. В конечном итоге нас просто кто-то использует, — произносит он, и Ирэн чувствует, как что-то внутри переворачивается от волнения. — Я знаю, что ты не это имела в виду.
— Простите меня, — спешит она извиниться за то, что успела наговорить, и смиренно склоняет голову.
— Не за что прощать тебя. Твоя забота не в тягость мне.
Ирэн корит себя за то, что даже зная о страданиях принца, так невнимательно разбрасывается словами. Его голос успокаивает ее, но она все равно чувствует себя маленькой и ничтожной, какой и должна быть простая нежить. Это знание не может не угнетать, но Ирэн все равно держит спину прямо и поднимает взгляд на Лотрика.
— Ваш отец не встретил Лориана, — сообщает она уже известный всем факт, но Младший принц понимает — Жрица пыталась поговорить с ним об этом не просто так.
— Пустующий трон трудно не заметить, — говорит он задумчиво после недолгого молчания, царапая когтем восковую печать. — Он никуда не уходил. Король несколько месяцев безвылазно сидит в Архиве, — эти слова вынуждают Ирэн удивиться, и Лотрик разворачивает свиток, безучастно мазнув взглядом по содержанию: мысли его блуждают вовсе не там. — Многое в этом мире не такое, как прежде. Следует к этому привыкнуть.
