Кассирша сидела боком к стеклянной стене и, в принципе, могла видеть, кто идет по улице. Правда, сейчас к ней двигалась довольно приличная очередь, и она вряд ли что наблюдала, кроме бумажек и монет в пластиковой "кормушке" у себя перед носом.

- Извиняюсь, граждане! - ввинтился Ерошин в очередь. - Семь секунд! Срочное дело!

Одной рукой он положил рядом с кассовым аппаратом фотографию девочек, в другой подержал раскрытое удостоверение.

- Вам эти девочки встречались?

- Да, заходят иногда за хлебом. А что случилось?

Кассирша подняла пухлое, как у младенца, лицо.

- Сегодня вы их видели? - Саня не стал вступать в объяснения.

Женщина внимательно поглядела на Ерошина, словно ждала подсказки. Хлопнула коротенькими ресничками. На мгновение задумалась. Потом вздохнула, словно была не уверена в правильности ответа, и сказала, утвердительно кивнув:

- В обед. В два часа как раз закрыли дверь. Я немножко прибралась на кассе, тут они подбежали. Мне через стекло видно хорошо. Подбежали, сели в машину и уехали. С ними ещё собака была большая.

Очередь покупателей недовольно заворчала. Только самый ближние с любопытством тянули шеи, стараясь разглядеть, что происходит.

- Подробней, пожалуйста, - Саня раскрыл блокнот. - Где стояла машина, какого цвета, марки?

- Тут перед магазином остановилась, а вскоре и девочки подбежали через улицу. Сели и сразу уехали. А машина белая, "жигули".

- Точно, "жигули"? - переспросил Ерошин. - Какой модели?

- "Жигули", точно, - подтвердила кассирша. - А которые первой, которые шестой модели, я не отличаю. Обыкновенные такие "жигули".

- Хорошо, - Саня удовлетворился и таким ответом. - Кто ещё был в машине?

- Собака была, - кассирша оживилась. - Здоровущая, лохматая, рыжая.

- А люди? Или собака за шофера?

- Нет, конечно, - женщина хихикнула. - Шофер был. Собака рядом с ним сидела. Он на улицу вышел, дверцу девочкам открыл, потом сам сел. И уехали сразу. - Она снова хихикнула: - Скажете тоже, собака за шофера...

Ерошин подхватил с прилавка фотографию и стал ожесточенно проталкиваться к выходу из магазина.

* * *

- Анна Георгиевна, эти бриллианты дорого стоят? - спросил Ямщиков.

- Да будь они прокляты. Господи, лучше бы их не было вовсе!

Поляницкая приложила к глазам платок, частая дрожь пробежала по рукам, плечи мелко затряслись. Она снова плакала.

- Возьмите себя в руки, сейчас не время плакать. - Ямщиков старался говорить как можно сочувственней, с успокаивающей интонацией. Драгоценности, надо полагать, фамильные?

- Прабабкины, - взглянув на оперативника, сказала Поляницкая и высморкалась в платочек, плакать перестала. - Она была баронессой. Линдхольм-Гарвик. Бабушка говорила, что после революции они поехали в Эстонию, но по дороге потеряли друг друга, была такая суматоха, стрельба... В общем, прабабка уехала, а бабушка с драгоценностями осталась. Она всю жизнь мечтала уехать за границу, всего боялась. В общем-то, вредная была старуха, злая. Но меня очень любила... Почти все драгоценности, по словам матери, распродали ещё до войны, остатки в войну проели. Когда уже умирать готовилась, не вставала совсем, я за ней ухаживала, достала она откуда-то из-под матраса узелок. На, говорит, бери, может, на счастье, может, на горе, а, главное, молчи. Я так думаю, что она мне свой страх передала. После ещё год прожила, только почти не разговаривала. Лежала, словно отдыхала...

- Понятно, - кивнул Ямщиков, не выразив ни малейшего удивления. Красивая история. А когда вы начали надевать драгоценности, носить, так сказать?

- Серьги первый раз на пятилетие свадьбы надела, шесть лет назад. Поляницкая говорила, глядя в стенное зеркало, осторожно промокала глаза, стараясь не размазать косметику. - Потом кольца стала надевать, браслет. Колье только дома носила.

- Это правильно, - одобрил Ямщиков, - на то он и фамильный антиквариат, чтоб из семьи не выпускать. У вас, наверное, в серванте ещё и фамильный фарфор стоит фабрики Кузнецова?

- Как вы догадались? - Поляницкая была поражена. - Действительно, есть две кузнецовские чашки и тарелка.

- Тут особо и догадываться нечего. Прабабушки-дворянки всегда оставляют в наследство почему-то именно кузнецовские чашки да ещё икону из недорогих.

- Вы что же, думаете, я вру? - вспыхнула Поляницкая.

- Что вы, Анна Георгиевна! - замахал руками Ямщиков. - Ничуть не сомневаюсь в вашем благородном происхождении. Слава богу, люди перестали стесняться благородных предков и подобные истории вам расскажут практически в каждом доме. Совсем недавно в соседнем квартале даму убили из бывшего купеческого сословия. Взяли почти полкило царских золотых червонцев. Собственный племянничек подсуетился. Да вы, наверное, сами слышали эту историю. Муж это купчихи в свое время был знаменитым зубным протезистом. Янкельсон его фамилия. Неужели не слышали? А происхождение бриллиантов меня не волнует, я не из налоговой полиции. Так что можете смело мне их показать.

Понятно, что такие вещи в серванте не держат. Ямщиков ожидал, что драгоценности хранятся в каком-нибудь хитром тайнике в полу или стене, что его попросят выйти на минутку, или не подглядывать, или, допустим, помочь отодвинуть шкаф. Но Поляницкая не сочла нужным таить место, где хранятся драгоценности. Она просто сказала:

- Пойдемте.

Присев возле входной двери, быстро отсоединила широкую металлическую полосу, прикрывающую низ. Вынула брусок желтого поролона, затем запустила тонкую руку под обивку и вытянула небольшую подушечку из потертого коричневого вельвета. Бедного вида подушечка раскрывалась, как книжка, точнее, альбом. Альбом "Ювелирное искусство XIX века".

Ямщиков понимал - это золото и бриллианты, бешеных денег стоит. Понимал, но не ощущал. Может, освещения в прихожей не хватало, а, может, воспитание неправильное получил. В кухне, на свету, украшения выглядели интересней. два перстня - довольно крупные камни в окружении более мелких; искрящаяся полоска браслета; колье - сотни три бриллиантиков; серьги-подвески; большая овальная брошь и переливчатая булавка-цветок.

- Сколько же это стоит? - поинтересовался Ямщиков, поскольку неприлично было бы не спросить.

- Не знаю точно, - пожала плечами Поляницкая. - Слава, муж, видел подобное в Брюсселе. Тысяч триста долларов.

- А многие видели этот гарнитур полностью? - спросил оперативник.

- Только самые близкие друзья. Полностью я надевала все это раза три и только дома.

- Из соседей кто-нибудь заходил в это время? Или, допустим, почтальон с телеграммой?

- Пожалуй, нет. Точно - нет. Разве только... - Поляницкая задумалась на несколько секунд. - Когда провожали гостей, я выходила на лестницу прощаться. Еще соседа напротив, Игоря Копырина, осенью просила аграф отремонтировать. Он же ювелир.

Ну да, вспомнил Ямщиков, в кроссвордах встречается такое слово пряжка или брошь, прикрепляющая к одежде плащ или накидку. Аграф, значит...

- А вы показывали Копырину остальные предметы?

- Нет, что вы, - замахала руками Поляницкая. - Я и аграф не показывала. Там переломилась булавка. Когда-то сильно согнули, потом выпрямили, и появилась трещинка, а я доломала. Муж отсоединил обломок, я отнесла Игорю. Он ведь реставрирует старые вещи. И булавку запаял так, что следа не осталось.

Действительно, на золотой игле виднелась проба, клеймо мастера, а место перелома могла установить, наверное, только спектральная экспертиза.

- Что ж, Анна Георгиевна, кладите все на место. Сохранение тайны гарантирую. - Ямщиков без сожаления вернул сверкающую безделушку. - Кстати, а к вам в квартиру не пытались проникнуть?

Вопрос этот оказался для Поляницкой неожиданно трудным.

- Знаете, несколько раз в последнее время мне казалось, что квартиру обыскивали. Понимаете, ничего не пропало, но все как-то не так, чуть-чуть не на месте. Белье в ящиках потревожено, книги снимали со стеллажа, а обратно поставлены не так ровно, хотя и в том же порядке. Даже мебель, вроде, как двигали. А один раз в ванной пахло какой-то химией. И запах шел от кафеля, снизу. Пол тщательно подтерт, но следы не то известки, не то цемента остались. Я думала, девочки баловались и отбили плитку, а потом приклеили бустилатом, чтоб я не ругалась. А вы думаете?..