«Что за чудеса? – изумлялась Ольгушка. – Что же это творится такое? Что с ней содеялось?» Однако ответа пока не находила.
* * *
Этот дядька – типичный «настоящий полковник»! – нипочем не желал верить, что у него инфаркт, пыхтел на жену, которая вызвала «Скорую», врача из линейной бригады довел чуть ли не до слез, а потом вдруг начал помирать. Тут и вызвали реанимацию – или на спасение, или на «отпустить».
Ольга помнила, что, когда еще только начинала работать на «Скорой», чуть ли не шелест ангельских крыл слышала, когда входили реаниматологи. Линейная бригада сразу буквально по стенам размазывалась, чтобы не мешать: только глазела на них затаив дыхание.
Теперь и на Ольгу так же глазеют. И это понятно! Ведь за реаниматологами больше ничего нет – только последняя дверь, последняя ступенька, последний порог. Это они решают – производить какие-то воскрешающие пациента действия или «открыть форточку». А когда кто-то говорил, что это выражение – вульгарный профессионализм, Ольга всегда поправляла: это никакой не медицинский жаргон – это старинный русский обряд: распахнуть фортку или окошко, чтобы душа умирающего свободно отлетела, чтобы тому, кто страдает, легче было умереть.
Ольга не знала, откуда это знала. Откуда-то!
Может, из прошлой жизни?
Довольно потертая и замызганная фраза, однако Ольга просто не могла иначе объяснить, почему в ее голове живут какие-то слова и выражения, которые она вроде бы не могла и не должна была знать. Или где-то набралась, как барбоска блох, только вот где?.. У нее не было бабушки в деревне, у которой Ольга могла бы пополнить свой словарный запас. Она была детдомовская безродная девчонка… правда, много читавшая, очень много!
Игорь, который читал еще больше ее (у Шмелевых была огромная библиотека, собранная еще отцом Владимира Николаевича!), говорил, что всем лучшим в себе он, совершенно как Максим Горький, обязан книгам. «Но и всем худшим, – добавлял, смеясь, – тоже!»
Игорь, Игорь, Игорь!..
Надюшка, которую три года назад очень подло бросил муж (сразу после рождения дочки он резко объелся груш, как только понял, что новорожденный ребенок кричит по ночам, требует неустанных забот не только от матери, но и от отца, и жизнь семьи с ребенком – это совсем не то, что жизнь как бы вечно влюбленных красавца и красавицы, тем паче, что красавицу разнесло поперек себя шире, да и молоком она вечно пахнет… оказывается, Надюшкин муж был искусственник и страдал аллергией на запах материнского молока!), после развода даже не вспоминала о нем. Сказала, что разлюбила его, как только поняла, что он жестокий подлец, а она не может любить подлеца. И многозначительно поглядывала при этом на Ольгу, как бы намекая, что та должна разойтись с Игорем, потому что нельзя любить убийцу.
Наверное…
Но что же ей делать, если она не переставала любить его ни на миг? Ужас пережитого постепенно угасал, и Ольга все чаще думала, что Валентина Петровна, очень может быть, права. Наверное, Ольга и в самом деле чем-то достала мужа, если он не выдержал и начал стрелять в нее, как только в его руках оказался пистолет.
Но чем же именно она его достала и почему ему и в голову ни разу не пришло выстрелить в нее раньше – из собственного табельного оружия? А из этого пистолета – пришло…
Объяснение могло быть только одно: как раз перед тем, как Ольга вернулась домой, Игорь что-то узнал о ней. Узнал такое, что совершенно сошел с ума и просто не смог сдержаться.
Но что же именно он узнал? Что?!
– …Оля, мы тогда поехали?
Ольга вздрогнула, глядя на Люсю, врача линейной бригады, которая еще оставалась в квартире «настоящего полковника».
– Ты о чем?..
– У нас вызов.
– Конечно, поезжайте. Счастливо, ребята.
– Да делайте же вы что-нибудь! – закричала в эту минуту жена инфарктника. – Он умирает! Умирает!
Ничего, обошлось. Инфарктника к жизни вернули, причем даже без жутких приемов вроде прекардиального удара и дефибрилляции. Настало время везти его в больницу… но квартира находилась на пятом этаже хрущевки без лифта. А спускаться ему самому никак нельзя! Больной рвался идти своими ногами, не желая слушать запретов врачей, как будто у него не только инфаркт, но и инсульт, причем мозг уже поражен безвозвратно. То есть вообще никаких разумных доводов не слушал! Жена тогда в полном уже отчаянии закричала: «Витя, если пойдешь сам, я тебя внизу встречу, из окна брошусь!»
Только после этого «полковник» Витя притих. Согласился, чтобы несли.
А как? Мужик он оказался реально большой, тяжелый не только в смысле болезненном, но и в физическом. Побегали по соседям – большинство на работе, дома оставались всё какие-то хилые старушки или немощный детсад. Ладно. Положили на носилки, подняли – Витя в крик, в мат. Боится лежать на спине, сердце к горлу подкатывает.
Иногда бывает, это Ольга знала, сердечникам невозможно на спине лежать, а тут еще и стресс, и характер.
Тогда Гриша и Егорыч посадили «полковника» на стул, взялись за его ножки, сама Ольга и жена строптивого Вити – за спинку… так и понесли.
«Полковник» им по мере сил помогал, матерясь безудержно и цепляясь за перила. Ладно хоть не носильщиков за руки хватал!
Спустились, наконец, тормозя и устраивая привалы на каждой площадке, положили Витю в салон. Но он не мог не выпендриться напоследок: запретил жене со «Скорой» ехать.
В общем-то, правильно сделал: она изнемогла, бедная, давление подскочило, пришлось Грише ее прямо у подъезда колоть.
На счастье, тут примчалась на машине дочь «полковника» (она в Дзержинске работала, потому и опоздала), занялась мамой, пообещала ее сама в Центральную привезти, когда ей получшает, – ну, худо-бедно бригада реаниматологов наконец-то отчалила.
Пациент притих, как только Егорыч сирену включил. Конечно, теперь нервы мотать некому стало, жены нет рядом, вот он и заскучал.
Только отъехали – Ольге на мобильный позвонила Люся с линейной «Скорой». Та самая, с которой только что простилась. Криком кричит:
– Олечка, приезжай, Бога ради! У нас Скалолазка умирает… умирает!
– Какая скалолазка? – рассеянно спросила Ольга, потуже перетягивая жгутом руку «полковника»: вены у него были плохие, с первого раза трудно попасть, да еще при движении машины.
– Не какая, а какой! Тот самый Скалолазка, который в татуировке весь! Ну, из бомжатника!
– Да не может быть, – пробормотала Ольга. – Ты ничего не путаешь? Мы его пару часов назад в «Швейцарии» видели.
– Ну а сейчас он умирает! – вдруг зарыдала Люся.
Ольга вздохнула.
Люся работала на «Скорой» недавно, каких-то пару месяцев, – наверное, это ее первый труп. Невозможно подготовиться к первому умершему пациенту. Не важно, твоя собственная ошибка или нет… Хорошо, что это омерзительный Скалолазка, которого Люся скоро забудет, а не девушка, выпившая уксус от несчастной любви и умирающая в страшных муках!
– Люся, у нас больной с инфарктом, ты что, забыла? – тяжело вздохнула Ольга.
И как только она это сказала, у «полковника» Вити случился сбой сердца: колотилось оно, как пташка, не могло прокачивать кровь – словом, наступило то, что называется фибрилляцией, нескоординированным сокращением волокон сердечной мышцы. И приходит клиническая смерть…
А там, в трубке, рыдала Люсенька: у Скалолазки, мол, клиническая смерть!
Ольга понимала, что с ним сейчас произошло: наступил отек мозга из-за тяжелейшей алкогольной интоксикации. А мозг человеческий находится – прописная истина! – в черепной коробке. Это ведь кости, крепкие кости, а не резина! Они не могут расширяться при увеличении их содержимого. Они сдавливают мозг до нестерпимой боли, до потери сознания – и человек умирает.
– Оля, приезжай! – истерически вопила Люся.
А у Ольги тут у самой пациент с клинической смертью! И она вспомнила, что ей сказал один старый доктор – давно, когда она самые первые дни на «Скорой» работала еще фельдшерицей и они вместе оказались вот у такого алкаша, подобия Скалолазки, которого невозможно было реанимировать, как они ни старались. Тот врач сказал:
