Микаэль сел на диван, глотнул из бутылки «Пилснера».

– Вы меня слышите? – раздался в трубке голос медэксперта.

Очевидно, журналист молчал слишком долго.

– Да, конечно… Извините, задумался.

– О чем?

О Лисбет, конечно.

– О том, что, это, наверное, к лучшему, что у него оказался мой номер.

– То есть? – удивилась женщина.

– Похоже, вашему бездомному было что рассказать, и этим он может заинтересовать полицию… Знаете, правоохранительные органы не в восторге от сотрудничества со мной… такое впечатление, что они меня боятся.

Фредрика Нюман хихикнула:

– Еще бы.

– …или иногда я их раздражаю.

«Иногда я сам себя раздражаю», – мысленно добавил Блумквист.

– Будем надеяться, что они все-таки заинтересуются.

– Будем.

Микаэль хотел завершить этот разговор как можно скорее и остаться наедине со своими проблемами, но у Фредрики Нюман, похоже, были на этот счет другие планы.

– Он из тех, кого стараются забыть как можно скорее, – продолжала она. – Вычеркнуть, сделать вид, что ничего не было, так?

– Именно.

– Только не для меня. У меня возникло такое чувство…

– Какое?

– Будто его тело хочет нам что-то сказать.

– Тело? Каким образом?

– Он прошел огонь и воду, прежде я не видела ничего подобного.

Она повторялась.

– Крутой парень, – усмехнулся Блумквист.

– Возможно, но я не об этом. Он был потаскан и невообразимо грязен. Он жутко вонял, и тем не менее… В нем чувствовалось благородство, понимаете? Нечто такое, что заставляло уважать его, несмотря ни на что… Он сражался, боролся…

– Старый солдат?

– Не знаю. Следов боевых ранений я, по крайней мере, не нашла.

– Тогда что? Выходец из какого-нибудь дикого племени?

– Вряд ли. Он лечился у стоматолога и, судя по всему, умел читать и писать. На левом запястье татуировка в виде колеса Сансары… Знаете, такой буддистский символ?

– Ясно.

– Что вам ясно?

– Что этот бродяга чем-то зацепил вас. Думаю, мне стоит проверить голосовую почту. Что, если он все-таки пытался со мной связаться?

– Спасибо, – отозвалась Фредрика Нюман.

Наверное, она говорила что-то еще. Блумквист не слушал, целиком уйдя в свои мысли. Когда она завершила разговор, он в задумчивости сидел на диване. С улицы доносились аплодисменты и крики ликования. Микаэль провел рукой по волосам. Прошло верных три месяца с тех пор, как он в последний раз был в парикмахерской. В конце концов, так нельзя. Пора заняться собой. Хватит работать на износ. Он должен жить и наслаждаться жизнью, как другие, и даже время от времени отвечать на звонки. К черту репортажи…

Блумквист вошел в ванную, но ее вид не улучшил ему настроения. На сушилке висело белье. Раковина пестрела пятнами засохшей зубной пасты. Он подумал о теплой куртке мертвого бродяги. В самый разгар лета это выглядело по меньшей мере странно, но сосредоточиться как следует все равно не получалось. Слишком много мыслей теснилось в голове. Микаэль взял полотенце и вытер зеркало. Потом сложил белье, достал мобильник и открыл голосовую почту.

Тридцать семь пропущенных вызовов – это невероятно. Кем надо себя возомнить, чтобы допустить такое? Пристыженный Микаэль стал открывать сообщения одно за другим. Но боже мой, что это были за люди? Одни обращались к нему с предложениями и советами и выглядели более-менее дружелюбно. Но большинство вопили как разъяренные монстры – «Что-то ты там недоговариваешь насчет мигрантов!» «Ты темнишь с мусульманами, признайся!» «Ты покрываешь евреев-финансистов»…

Микаэль будто с головой окунулся в вонючую болотную жижу. Несколько раз хотел все бросить, но продолжал слушать дальше, пока не наткнулся на нечто такое, что заметно выбивалось из общего потока агрессии и недовольства. Блумквист даже растерялся от неожиданности.

– Hello, hello, – произнес голос на ломаном английском. – Come in, over[6].

Интонация позывных в «уоки-токи»[7], за которыми последовала еще пара непонятных слов, похоже, на каком-то другом языке. В них отчетливо звучало отчаяние. Был ли это бездомный Фредрики Нюман? Не исключено.

Но с тем же успехом странный голос мог принадлежать кому угодно. Микаэль нажал кнопку отбоя и подумал было позвонить Малин Фруде или кому-нибудь другому, кто мог бы поднять ему настроение, но вместо этого отправил шифрованное сообщение Лисбет. В конце концов, какое для него имеет значение, что она не хочет его знать?

Он был и остается с ней связан.

На Тверской бульвар обрушился ливень. Камилла – или Кира, как она себя здесь называла, – села в лимузин с водителем и телохранителями и посмотрела на свои длинные ноги.

На ней было платье от «Диор», красные туфли на высоком каблуке от «Гуччи» и ожерелье с бриллиантом «Граф Виттельсбах», мерцавшее голубым в низком декольте. Камилла была ослепительна, и именно поэтому не спешила покидать заднее сиденье. Она предвкушала привычное удовольствие – наблюдать, как мужчины теснятся и глазеют со всех сторон, как некоторые из них застывают на месте, когда она выходит из машины. Редко кто осмеливался сделать Камилле комплимент или посмотреть в глаза.

Блистать – это она любила больше всего на свете. Но сегодня Камилла сидела, прикрыв глаза, и слушала дождь, барабанивший по капоту. Потом посмотрела сквозь тонированное стекло – ничего интересного. Жалкая кучка мужчин и женщин под зонтами. Похоже, им нет никакого дела ни до шикарного лимузина, ни до того, кто в нем приехал. Она перевела взгляд на ресторан. За стеклом веселились гости, играла музыка – скрипка и виолончель… Вот и он здесь, слава богу. Кузнецов выбежал на улицу, выпучив свиные глазки. Жалкий паяц… Стоило выйти только ради того, чтобы влепить ему пощечину.

Но до такого Кира-Камилла не могла опуститься. Она должна была оставаться во всем королевском блеске, ни единым мускулом не выдавая ни глубины падения, ни крайней степени раздраженности по поводу того, что до сих пор так и не нашла сестру. Камилла думала, это будет несложно, после того как узнала ее адрес. Но Лисбет как сквозь землю провалилась, и никакие связи в ГРУ[8], ни даже сам Галинов не помогли напасть на ее след. Там знали только о хакерских атаках на кузнецовские фабрики троллей и другие объекты и что все это могло иметь отношение к Лисбет. Но ни о том, где она, ни о других участниках акций не имели ни малейшего представления. Со всем этим давно было пора разобраться. В конце концов, она устала…

Послышался отдаленный раскат грома. Мимо проехала полицейская машина. Камилла достала зеркальце и улыбнулась себе – это всегда придавало ей силы. Потом снова перевела глаза на Кузнецова. Тот дергался, постоянно поправляя то «бабочку», то воротник. Что ж, идиот нервничает, уже неплохо. Пусть попотеет – все лучше, чем его дурацкие остроты.

– Пора… – Камилла выжидательно посмотрела на водителя Сергея, открывавшего дверцу заднего сиденья.

Телохранители тут как тут. Она медлила, пока Сергей доставал зонт. Потом поставила на асфальт ногу, ожидая реакции толпы. Но ничего не было слышно за дождем, надрывным пением струнных и гулом веселья, и Камилла решила держаться отстраненно и холодно.

Она успела увидеть, как просиял Кузнецов, как распахнул объятия, собираясь ее приветствовать, прежде, чем заметила кое-что еще, что заставило ее поежиться, словно от вдруг подступившего холода. А именно, нечто движущееся в ее сторону из-под арки справа. Камилла разглядела темную фигуру, державшую руку за пазухой пиджака. Тут бы крикнуть охрану или просто броситься на землю, но вместо этого она застыла на месте, словно нутром поняла, что малейшее неосторожное движение может стоить ей жизни.

Между тем фигура приближалась. И Камилла уже догадывалась, кто это, хотя под аркой вырисовывался лишь нечеткий контур, тень. Слишком узнаваема была эта зловещая целеустремленность. И, еще не успев сформулировать для себя этот неутешительный вывод, Камилла поняла, что пропала.