«А ведь это очень важно — прочувствовать и принять погоду друг друга. У всех она разная. Один живет в вечной осени с равномерными и безучастными дождями, другой — в одухотворяющей весне, где после дождливого дня непременно наступает солнечный. Важно не заставлять ближнего быть тем, кем ты хочешь его видеть. Не упрекать. Все равно он останется собой, вернется в свою погоду, пусть и самую холодную на планете. Лучше с самого начала принять погоду любимого человека, ее светлые качества, показать ему лучшие качества своей и создать один на двоих общий климат». Эльчин Сафарли.

Прежде чем открыть дверь в дом, Адам поворачивает меня к себе и тянет в объятья. Мужчина улыбается, и на мгновение я замечаю страх в его глазах.

— Знаешь, я подумал о том, что хорошо, что нам не придется жить без мужа и без жены.

— Адам? — теперь и меня охватил страх.

— Ты выйдешь за меня? Я знаю, что это должен быть другой момент и другая обстановка. Наверное, ужин при свечах или полет на шаре. И я должен стать на одно колено, — что он и делает. — Но мы это уже проходили, а сейчас я просто хочу, чтобы ты стала моей женой.

Все в мире ищут эмоций. Сильных. Всепоглощающих. Выносящих мозг и уничтожающих изнутри. Чтобы все горело и полыхало синим пламенем. Но это нужно лишь в самом начале. Нет, нет, не отношений, а твоей жизни. Когда тебе 16-20 лет, ты хочешь чего-то для своего возраста. А потом тебе просто нужно увидеть в человеке человека. Да, я все правильно сказала. Людей так много, а человек лишь один.

— Тогда давай установим правила, — нахмуриваюсь я. — Личное пространство все еще мое. Не лезь в мои личные вещи, все вопросы по поводу Оливии мы обсуждаем вместе, и я ненавижу абрикосы.

— Что-нибудь еще? — смеется Адам.

— Да. Если я вдруг куда-то уйду, то не ищи меня и не ходи за мной. Это, опять же, личное пространство.

— Ты выйдешь за меня? — поднялся он с колена, все еще улыбаясь.

— Да, — провела я ладонью по его щеке. — Я выйду за тебя.

— Тебе понравится быть моей женой.

— А если нет, то я уйду, и ты не сможешь меня искать.

Адам взял меня на руки и закружил. Касаясь легко своими губами его, я впервые при поцелуе не закрывала глаза. Я хотела видеть его, и Адам разрешил мне это. Я чувствовала столько всего одновременно, и поняла, что на самом деле счастливая женщина. У меня сверкают глаза при одном упоминании о другом человеке. А как часто вы встречаете таких людей? Просто счастливых?

— Помнишь, как мы были на черном пляже?

— Да.

— Я бы хотел съездить с тобой куда-то. Может быть, на следующей неделе. Мы там многому научились, я так думаю. Более того, думаю, любые путешествия учат гораздо больше, чем что бы то ни было.

— Иногда один день, проведенный в других местах, дает больше, чем десять лет жизни дома.

— Кто сказал?

— Это не важно, — провела я ладонью по его волосам. — Главное, что кто-то раньше чувствовал то же, что и мы.

«Мне хотелось вновь и вновь заходить в разнообразные тупики на причудливом континенте, где можно сесть на поезд и через час попасть в другую страну, где говорят на другом языке, едят другую пищу, работают в другие часы. Я хотел быть туристом». Билл Брайсон.

— Адам, — открыла я дверь. — Дай я войду одна.

— Донна.

— Пожалуйста.

Когда я закрыла дверь перед носом Адама, то направилась прямо на кухню. Прежде, чем проверить гостиную, я сделала глоток виски и сняла туфли, поднимаясь босиком по лестнице. Я увидела его. Мой отец стоял спиной, держа руки в карманах. Он был широкоплечим, высоким, и у меня были его темные волосы.

— Как ты жила все это время? — спросил он, прежде чем обернуться.

— Рассказать тебе, как я жила? — горько усмехнулась я, все еще не приближаясь к нему. — Сначала я просыпалась и каждый день спрашивала у матери, когда приедет отец. Когда немного подросла, смотрела на телефон сотни раз на день, не пропустила ли я какой-то неизвестный звонок. Если бы ты позвонил мне в лет девять и сказал «привет», я была бы счастлива. Засыпала и просыпалась я всегда с мыслями о тебе. Почему ты меня бросил. А затем я встретила кого-то, кто, как я думала, похож на тебя. И он испортил мне много лет жизни. Ты знаешь, что у тебя есть внучка?

— Донна.

— Не смей, — ударила я кулаком об стену. — Не смей говорить мое имя так, словно ты знаешь меня.

Когда мне было девять, то только предстояло понять, что в жизни бывает всякое. Хорошие моменты, конечно, наполняют нашу жизнь, но бывает плохо и ужасно. Без этого никуда. И пытаться заменить что-то плохое на лучшее не имеет смысла. Потому, что, во-первых, ты можешь разочароваться, а во-вторых, этот человек может быть ни в чем не виноват, а ты все равно на его месте будешь видеть другого. Все, что мы можем — это снова научиться любить. Просто так. Не за качества, а вопреки им. Не за сердце, а вопреки ему. Учиться каждый день любить другого человека и понимать, что он и есть твоя опора. Ведь тот, кто ушел, никогда по-настоящему не мог любить тебя.

— Мы ничего не получаем бесплатно, милая. Ты моя дочь, и так уж случилось, что ты пережила гораздо больше, чем я хотел бы. Ты отвечаешь за мои грехи, и чтобы уберечь тебя, я решил исчезнуть вовсе.

— И чем ты платил всю свою жизнь? — сжала я руки в кулаки. — Ты не знаешь ничего. Ты не знаешь жены, которую, как ты говорил, любишь, ты не знаешь своего ребенка, которая выросла без твоей помощи. Ты не знаешь, что моя мать всю жизнь слишком опекала меня из-за тебя, а потом, когда я стала на тебя похожа, она перестала появляться вовсе. Ты не знаешь о моей амнезии, и что я даже в этот момент была без матери! — перешла я уже на слезы с криком. — Я столько раз хотела тебя увидеть и спросить почему. Но вот ты сейчас стоишь передо мной, и все, что я хочу, так это чтобы ты уехал и никогда больше не возвращался.

— За улыбку все платят слезами, а за любовь — одиночеством.

— Ты ничего не знаешь о любви! Ни-че-го! Ты думаешь, что это цветы и романтика, а потом сделать ребенка и уйти, говоря, что все равно любишь? Нет, — смотрела я на него с ненавистью. — Это совсем не это. Романтики на самом деле мало, хоть ты и находишь ее в каждом мгновении, цветы — периодически, обычно после ссоры или перед ней. Но это не самое ужасное. Прежде, чем вы получите свою сказку, если получите вообще, пройдете не через одну ситуацию, наполненную дерьмом. Ссоры, обиды и вранье. Много вранья. Для того, чтобы это было, вы должны пережить все, чтобы в будущем верить. И я знаю, что готова отдать Адаму свою жизнь. А кому отдаешь ее ты? Что ты вспомнишь, прежде чем закрыть глаза? И кто вспомнит тебя, когда это произойдет?

— Донна, я виноват перед тобой, — достал он руки из карманов. — И я рад, что и ты, и твоя мать нашли кого-то, за кого готовы отдать жизнь. Но ты ошибаешься, Донна. Я готов до сих пор отдать жизнь за вас двоих. Даже спустя столько лет лишь вы двое — моя единственная семья, и ты все еще моя дочь.

Я стала рядом с ним, смотря через окно на день, который нес каждую минуту непосильное бремя — страдания людей. Возможно, сейчас какая-то женщина подарила жизнь ребенку. И, возможно, какой-то человек попал в аварию и умер. Или дедушка, который прожил много лет и увидел четыре поколения своей семьи, умер. Во сне, ничего не чувствуя, и ему стало легче. Может быть, он увидел жену, к которой так сильно хотел. Не знаю. Может быть именно в этот момент происходят множества событий, но одно остается неизменным — это все непосильное бремя для мира.

— Никогда не любил день, — сказал он спустя несколько минут молчания. — Но больше всего люблю ночь.

— А я море, — ответила я тихо. — Почему ты ушел?

— Знаешь, милая, выбирая жену или мужа, проверяй прошлое. Это как покупка бэушной машины, — поцеловал он меня в лоб, и я разрешила ему это. — Как только ты за нее заплатишь — она полностью твоя.

— Знаешь, до него я молчала. До Адама мои демоны все время молчали. А когда начинали говорить, они лишь кричали и истязали меня, — потекла слеза по моей щеке, и мужчина прижал меня к себе. — А Адам… он заставил их всех замолчать. Он изгнал их.