— Коллекция произведений искусства достойна чертового музея, — сказала тихо Ева. — Черт возьми, я останусь тут жить.

Французская антикварная мебель восемнадцатого и девятнадцатого веков, скульптуры, гобелены шестнадцатого века и коллекция старинных часов.

— Пошли, — усмехнулась Эмили, направляясь в лифт после того, как мы оплатили номер. — Пора снять туфли.

Наш номер находился на седьмом императорском этаже. Висели картины Наполеона, а возле окна находился стол бюро времен Бонапарта. В номере было три комнаты, и вся мебель была настоящим антиквариатом. Терраса с видом на город и купол Собора Святого Петра. Ванная комната отделана итальянским мрамором, и огромное зеркало во всю стену.

— Это не наше, — сказала я, покидая ванную. — Но тут красиво.

— Нет, детка, — усмехалась Стейси. — Это именно наше.

Тут было изумительно, и я вспомнила, как однажды ссорилась с Адамом и ушла из спальни, чтобы не наговорить лишнего. И когда села на диван в гостиной, Адам пришел за мной, поднял на руки и отнес обратно на кровать в спальню. Я сидела и смотрела, как он работает за ноутбуком и дает мне время позлиться, сказав за минут сорок лишь единственную фразу: «Ты можешь злиться на меня, но я хочу видеть твое лицо в это время».

— Ди, — вырвала меня из раздумий Эмили. — Открывай бутылку Шардоне и перестань думать.

Позже вечером, мы направились к речке Тибер, и Оливия бросила несколько центов после слов Эбби: «Бросай, детка. Ты должна сюда еще вернутся».

— Роберт Де Ниро сказал: «Италия давно уже изменилась. Но Рим — это Рим», — смеялась Стейси. — Боже, я так давно не была просто счастлива.

— Не привыкай, — смотрела я на свою дочь, которая бежала впереди, когда ее кудри развивались на ветру. — Мы не сможем остаться тут навсегда.

— А я бы осталась, — прошептала Эмили. — Может быть, навсегда.

— Нет, — возразила я. — И дело не в личных проблемах, а в личности. Ты дитя Нью-Йорка, и твое сердце никогда не примет другой город.

В глазах Эмили промелькнуло беспокойство, которое другие бы не заметили. Я каждый день наблюдала за ней и знала каждое ее выражение лица. И лишь потому, что так любила этого человека, решила не заводить тему и позволить ей подумать, не говоря вслух о своих мыслях.

На следующее утро мы сидели на террасе и завтракали — кофе, тосты и джем на любой вкус. После завтрака отключили к черту все телефоны, когда звонки уже не прекращались, и направились на спа-процедуры. Заказав стоунтерапию, наслаждались горячими камнями и массажем тела.

Еще пять дней прошли, словно в тумане. Мы пили разный кофе, посещали достопримечательности до мозолей на ногах, проводя в гостинице буквально несколько часов, чтобы поспать. Мы даже не завтракали их едой, а ели пищу, которая порой казалась нам странной и непохожей на привычную. С моей семьей все снова становилось на свои места. С ними было легко вернуться в беззаботность и говорить первое, что придет на ум. Однажды мы даже попали на футбольный матч, и когда Ева решила, что она поправляется, купила овощей и ела их вместо бургеров. Посещали места для поцелуев, просто чтобы убедить самих себя, что это нормально, и говорили об соотношении мужского члена и размера обуви. В субботу вечером, когда мы открыли несколько бутылок шампанского и с другой комнаты звучал урок французского, который изучала Оливия, Эмили передала мне лист бумаги, сказав, что это номер моего отца. И если я все еще хочу узнать его, у меня есть такая возможность. Кажется, все недостающие паззлы становились на свои места, и я сжала ее объятьях, понимая, что ей гораздо хуже, чем мне, но эта женщина снова защищает меня и делает все, чтобы я была счастлива, не замечая своих чувств, которые поглощают ее без остатка.

— Я устала, — слышала я улыбку Эбби. — Я бы не отказалась, чтобы тот милый официантик раздел меня.

— Остановись женщина, — засмеялась Долорес. — Тебя посадят за него.

— На нем украшений меньше, чем на мне.

— Это ты к чему? — в непонимании смотрела я на Эбби.

— Помните, как в фильме «Парикмахерша и чудовище» было сказано?

— Я помню, — усмехнулась Эмили. — «Я хочу встретить парня, на котором украшений меньше, чем на мне».

— «Ты всегда хотела слишком много», — засмеялась Эбби. — Легкомыслие не уродует женщину. Особенно если оно проявляется лишь в момент слабости.

— Правильно, — закатила глаза Ева. — Легкомыслие уродует лишь мужчину.

Когда мы ушли спать, я долгое время не могла уснуть, и когда встала, чтобы выпить снотворного, услышала голос Эмили. Она плакала, и я хотела подойти к ней, но все же, зная подругу, догадывалась, что ей хотелось побыть наедине, так что я ушла обратно, давая ей возможность побыть со своими мыслями. Войдя в комнату, я залезла обратно под одеяло и прижала к себе свою дочку, надеясь, что Эмили поговорит с Брайаном. Я чувствовала вину, и когда так и не смогла уснуть, надела спортивный костюм, включив музыку в наушниках, и пошла бегать.

Так уж случается, что женщинам сердца разбивают чаще. Я думала о том, что меня не будет рядом, когда я нужна буду Адаму. Я не буду чувствовать его запах, но и спать на простынях в доме, где мы занимались любовью, мне не поможет. Да, определено нужно будет сменить простыни. Я хотела оставить воспоминания о нем, но и хотела запихнуть их подальше, не вспоминая совсем. Каждую минуту с тех пор, как ушла из дома Адама, я чувствовала себя так, словно кто-то забрал мое сердце. Я остановилась, и не потому что устала бегать, а лишь потому что иногда мое сердце так сжималось от боли, и я чувствовала себя такой беспомощной. Я просто не могу закрывать глаза на то, что стала одной из тех женщин, которой нужен в жизни определенный мужчина, чтобы нормально дышать, так что я притворялась. Притворялась, что я в порядке, и когда вернусь в Нью-Йорк, все будет, как прежде.

Было почти восемь часов утра, когда уведомление поступило на мой телефон, и Эбби написала, что они все пошли завтракать и гулять по городу в последний день нашего пребывания здесь, кроме Эмили и Оливии, которые все еще спали. Я ходила по городу, наблюдая за водой, стоя на мосту, и в одиннадцать часов решила вернуться в отель. Я открыла дверь в номер и сразу увидела Оливию, которая сидела на диване в наушниках и смотрела в свой айпад.

— Оливия, а где…

Я не договорила, когда услышала звуки доносящие из другой комнаты.

— О Боже, Брайан! — закричала Эмили. — Это так хорошо.

— Я знаю, — последовал голос этого «хорошо». — Я люблю тебя, и когда я в тебе…

— Оливия, — взяла я ее за руку, не давая снять наушники, и выводя дочь из номера. — Идем прогуляемся, чтобы никто из нас не представлял этого в будущем.

— Чего не представлял? — спросила она, снимая наушники.

Я лишь улыбнулась, и мы направились в ближайший бар. Я заказала еду Оливии, а себе пиво. Тут местная группа играла песни Челентано, и они были довольно неплохи, учитывая, какой голос нужно иметь, чтобы исполнять впечатляющий оригинал. Вскоре к нам подошли подруги, и мы сидели в спокойной обстановке, слушая музыку и убеждаясь в том, что каждый достоин того, чтобы о нем заботились. И мы делаем это — заботимся друг о друге.

— Донна, мы будем жить в твоей квартире, когда вернемся? — спросила Оливия, когда все затихли и устремили ко мне свой взор.

— Да, милая, — натянуто усмехнулась я. — Ты будешь ходить в школу и заниматься тем, чем хочешь. Я найму управляющего и буду приходить в салон лишь для того, чтобы подписать бумаги. Мы будем наслаждаться с тобой моментами, пока у нас есть время.

— Мы куда-то спешим? — смотрела она на меня своими потрясающими глазами.

— Нет, дорогая, — засмеялась я. — Но потом многие моменты, и наслаждение ими будет казаться немыслимой роскошью.

— А Адам? Он будет с нами?

— Он…

— Вы будете ходить в походы, — перебила меня Эс, улыбаясь моей дочери. — Будете встречать рассветы в горах, пробовать на вкус моря и океаны и кататься на лыжах.

— Донна поможет тебе определиться и узнать, кто ты такая, — продолжила Эбби. — Она покажет тебе, насколько ты уникальная, и как показать это всему миру.