Серия «Культурный шок»

© Буржская К., 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Мне нравится Франция, нравится Марсель; нравится, что здесь улицы зимой пахнут предчувствием осени, что я знаю тут каждый закоулок, что это город-гопник, что можно пойти и съесть жирный кебаб в арабской забегаловке, который течет по пальцам, нравятся дешевые шмотки на улице Рима, которыми торгуют филиппинцы и тайцы, нравится легкий ветер с моря, нравится, что я помню… Помню: здесь пили вино и ели устриц, здесь покупали свежие багеты, в этой библиотеке (красивое название у нее – «Алказар») я искала вдохновение (и не нашла), с этой крыши самый лучший вид на жизнь, здесь мы танцевали, и красным горел закат, правда, в тот вечер я хотела другую рубашку надеть, чуть более прозрачную, но не нашла, а сейчас смотрю: вот же она висит; что на автобусной карте еще оказались поездки, что в метро мужчины одеты в длинные смятые платья, а женщины наоборот – в рваные шорты, что если пройти чуть дальше вдоль этих трамвайных путей, цены на дешевые шмотки станут еще ниже, а кебабы вкуснее; что все здесь стреляет в память, как отит в ухо, что чайки орут по утрам, а собаки вечером, что среди помоек отстроили «Лафайет», и весь он сияет рождественскими огнями; что нигде невозможно оплатить покупки картой и тем более – телефоном, что все это было нашим и останется нашим.

Нравится, что мы здесь больше не живем.

«Мы уедем» – было нашей любимой присказкой в беседах с лучшей подругой, нашим спасением. Каждый раз, когда что-нибудь нас обижало или расстраивало, мы говорили друг другу: ничего, ничего, мы обязательно уедем, и тогда… О том, что будет дальше, мы никогда не задумывались. На самом деле никто из нас не собирался уезжать.

Однажды я пошла дальше обычного: купила билет в Париж, сняла там квартиру – полтора метра с диваном и спрятанной под диваном кухней, за окошком белел Сакре-Кёр, и я – святое сердце – думала, что уеду. Я никуда тогда не уехала, точнее – отправилась в Женеву, потом в Чикаго, вернулась и помню, как замерло мое сердце, когда мы ночью садились в Москве: от ошеломляющего вида этих свернутых в паутину огней, от масштаба картины.

Тогда я поняла, что не вижу себя вне Москвы, никогда не уеду.

Ровно четыре года мы (двое взрослых и трое детей) жили во Франции. Первые полгода я думала, что мы вернемся, вторые полгода плакала от тоски, следующий год – бесилась от раздражения, а потом – честно пыталась привыкнуть. Я задавала вопросы себе и окружающим, читала книги и писала свою – пыталась понять, что же это такое – уехать и застать себя в невесомости: кто я есть? Кто услышит меня? Когда я привыкну? Что будут помнить мои дети? Где, черт возьми, мой дом?

В книге «Триста жалоб на Париж» я исследую человека уехавшего, который, попадая в странные для себя обстоятельства, пытается себя найти. И человека вернувшегося, конечно. Как происходит привыкание к чужому и происходит ли оно вообще? Как найти «чувство дома» и нужен ли человеку «дом»? Как жить в отсутствие понятных культурных кодов, какими словами говорить с людьми, застрявшими во времени после переезда? Как найти «своих» и будут ли они «своими»? Как разговаривать с детьми, которые русские только в анамнезе? И так ли это важно вообще – оставаться русским после выхода из зеленого коридора?

В конце концов, мы вернулись в Москву – предложили классную работу. Вернулись совсем другими: теперь мне кажется, что у дома моего нет названия, и дом – понятие невероятно объемное и нечеткое, как на полотнах импрессионистов. Я одинаково уверенно чувствую себя в Москве, в Петербурге, в аэропорту Франкфурта, в Париже, в Рейкьявике и Афинах. Жаль, но я нигде больше не чувствую себя, как турист.

Что произошло после возвращения?

Каждый день мы выходим из дома, идем в детский сад, зимой – это тихие улицы, скрипящий снег, заиндевевшие окна троллейбуса. Летом – тополиный пух, запутавшийся в волосах, пыльные дороги, запах липы после дождя, звуки далекой грозы. Если спросить у моей дочери, живет ли она в России, она скажет: «Нет, я живу в Москве». И будет права. Если спросить у меня, живу ли я дома, я скажу: «Это точно мое место. Я там, где должна быть сегодня». И пойду заказывать балконные кашпо и занавески. Главное – оставаться гедонистом. Дочь часто спрашивает, когда мы поедем в Старый Дом, в ее картине мира поехать во Францию – все равно, что на дачу к бабушке. Иногда она пытается объять величину окружающего мира и говорит: «У нас столько домов, мама, ужас, как много у нас домов». И это действительно так.

Когда я только переехала во Францию, мне везде хотелось просить жалобную книгу. Большую-пребольшую жалобную книгу, в которую бы я записывала все свои печали, обиды и просьбы вернуться в Москву, в свою зону комфорта. В свою любимую квартиру с большими окнами во двор и высокими потолками, в свой удобный офис на «Красном Октябре» со стеклянной крышей, к своей маникюрше по имени Кыял (в переводе «Красивый узор для ковра») и мастеру по бровям – армянке из подвального «комплекса услуг». К барам, ресторанам и паутине огней, какую видишь, только когда подлетаешь со стороны Домодедово, как стемнеет.

Я надеялась, что мне не дадут визу.

Что нам не хватит денег.

Что кому-то из нас поступит такое предложение о работе, от которого нельзя будет отказаться, а должность потребует физического присутствия. (Надо сказать, что это произошло – четыре года спустя.)

А пока… Евро вырос в два раза, но и работы стало больше. И со всей этой работой можно было справиться удаленно. Более того – некоторые проекты даже требовали моего отсутствия.

Кому-то, наверное, достаточно просто моря. Я же к морю безразлична. Но ведь и Францию я выбрала сама. После этого я тысячу раз прокляла свой выбор, но так уж получилось: мы живем именно здесь. Была такая скучная вещь в школьной программе – Плач Ярославны. Я с удовольствием принялась за этот жанр. И еще за этот: милый мой дедушка, Константин Макарыч, забери ты меня отсюда. И все такое.

«Что мы сами сделаем, то у нас и будет, так мы и будем жить».

Я жаловалась на Францию каждый день, а по ночам обнимала подушку и плакала о Москве. О кошке, которую я бросила (предчувствую возмущение общественности, поэтому уточню: с кошкой все в порядке, кошка осталась дома, поначалу ей прислуживали разные взрослые люди, почти не мешали ей и вовремя подавали корм, затем она и вовсе переехала в загородный дом в Петербурге), о театральных премьерах, которые пропускаю, о вечеринках, на которые я и так не ходила.

Огромная иллюзия того, что ты можешь куда-то пойти каждый вечер, даже если ты так никуда и не идешь, оказывается очень важной – запомните это, когда будете уезжать. Вам будет почему-то не хватать именно этой воображаемой жизни: да, я снова никуда не пошла, но ведь могла бы!

В Марселе ходить некуда, хотя и тут меня однажды поймали на лжи. Когда я посетовала одной владелице дома досуга и сомнительных развлечений, что в Марселе отсутствует культурная жизнь, та спросила: а в кабачке на старом заводе вы были? А на завтраке для знакомств? А на выставке фотографий мусора? «Вот, – сказала она. – Понимаете, в Марселе всего три события, но вы не были даже на них».

Мне не нравились люди, погода, сервис, правила жизни, что все они смотрят на меня с презрением или, наоборот, – улыбаются, что они пытаются со мной заговорить или не хотят разговаривать, что все задают мне идиотские вопросы, а нужные не задают, что врачи выписывают плацебо, вместо того чтобы прописать гору таблеток и тонну анализов, что здесь то холодно, то жарко, то дорого, то невкусно, то грязно, то тесно. Я не знаю, что из этого объективно, а что нет, потому что (и теперь я это точно знаю, по крайней мере, точнее, чем до переезда) реальное положение дел совершенно не связано с тем, что чувствуешь по этому поводу. Это просто не мое место. И поэтому все мне здесь совершенно не так.