А вот Шарлотта не усомнилась в моих словах. Почему? Не знаю. Но она поверила мне сразу же и безоговорочно. Она сняла наспех наверченные Хатчисоном бинты, промыла рану и снова, но уже гораздо профессиональнее перевязала меня. Может быть, в одном из спектаклей ей пришлось играть роль героической санитарки Флоренции Найтингейл. Я рассказал ей историю моей встречи с Квистом, я оценил ее заботу, я поблагодарил ее за доверие, а она в ответ просто улыбнулась.

Через шесть часов, в двадцать два сорок, за двадцать минут до отплытия «Огненного креста», она уже не улыбалась. Она смотрела на меня и на весь окружающий мир глазами женщины, которую судьба заставляет сделать какой-то ужасный выбор, например, между мужем и ребенком, и которая, уже предчувствуя свое окончательное решение, все же продолжает убеждать себя, что принять такое решение невозможно.

– Мне очень жаль, Шарлотта, – сказал я ей, – но это бессмысленно. Вам там нечего делать. Не будем даже говорить об этом.

Судя по костюму (свитер и черные брюки), она была вполне готова к ночной эскападе со смертельным исходом.

– Мы едем не на пикник, – пытался я убедить отважную амазонку Шарлотту. – Вы же сами говорили, что там не обойдется без стрельбы. Я не хочу, чтобы вас убили.

– Я останусь в каюте, Филипп. Я буду недосягаема для их пуль. Но я хочу быть с вами. Позвольте мне быть с вами.

– Нет.

– Но вы же сказали, что готовы сделать для меня все что угодно.

– Чтобы помочь вам – да. Но рисковать вами – это невозможно. Мне страшно подумать, что с вами может произойти что-нибудь плохое.

– Неужели я для вас так много значу?

Я кивнул, стараясь не улыбнуться.

– Неужели… неужели я так нужна вам?

Я снова кивнул и снова не улыбнулся.

Она вглядывалась в мое лицо глазами, полными вопросов, ее губы дрожали от невысказанных и даже несформулированных признаний. Возможно, она почувствовала, что прощается с единственным дорогим ей сейчас человеком. А может, она была медиумом и уже видела в ближайшем будущем бедного неподвижного Кэлверта, плывущего лицом вниз в мутных водах дока на острове лорда Кирксайда. Внезапно, как бы решившись, она шагнула ко мне и резким движением обняла мою шею, пытаясь задушить меня. Правда, возможно, у нее были и другие цели, но после четырех встреч с Квистом мое горло реагировало на такие действия однозначно: я начал задыхаться, круги пошли у меня перед глазами, еще несколько секунд – и я рухнул бы на пол, но она так же без предупреждения отстранилась, вытолкала меня за дверь и заперла ее на ключ.

– Наши друзья уже дома, – сказал Тим Хатчисон, – и, судя по всему, готовятся уходить при свете луны. Вы были правы, Кэлверт.

– Кэлверт почти всегда оказывается прав, – заявил дед Артур, имея в подтексте сразу два утверждения: первое – что адмирал выучил неплохого ученика и второе – что только адмирал оказывается прав всегда. – Ну и что теперь, мой мальчик?

Мы дрейфовали по методу Хатчисона в направлении к замку. Такой способ передвижения был хорош еще и тем, что позволял не включать мотор и не обнаружить себя звуком.

Туман поредел настолько, что метров за сто от дока мы уже могли различить светящуюся букву Т – это пробивался свет в щели ворот.

– Мы на месте, – объяснил я деду свой стратегический план. – Ширина «Огненного креста» – четыре с половиной метра, ширина ворот дока – шесть метров. На них нет никаких опознавательных навигационных знаков. Мистер Хатчисон, вы уверены, что мы сможем подойти к доку достаточно быстро, чтобы разбить ворота, но контролируя скорость, так чтобы успеть остановить корабль внутри прежде, чем он врежется в скалу?

– Я не провидец, – отвечал Тим и включил мотор, предварительно раскурив очередную сигару. Он имел вид человека, готовящегося к бою. У людей типа Хатчисона внешность не бывает обманчивой. В свете вспыхнувшей спички я увидел человека спокойного, сосредоточенного и… ничего сверх этого. Именно так выглядел Геракл перед очередным из своих двенадцати развлечений.

Он развернул «Огненный крест», отвел его дальше в море, чтобы иметь возможность развить достаточную скорость, и снова направил корабль к цели. Перед нами была темнота. В какую-то секунду прямо по курсу, как и следовало ожидать и все-таки неожиданно, появилась светящаяся буква Т. Она стремительно приближалась. Я взял в левую руку автомат, открыл левую дверь рулевой рубки и закрепил ее крючком. Теперь нужно было только ждать. Я постарался расположиться максимально удобно: правая рука оперлась о косяк двери, одна нога – в рубке, другая – на палубе. Дед, оценив мою ковбойскую позу, оперся о косяк правой двери и тоже выставил ногу на палубу. Я напряг мускулы и легко согнул колени: удар обещал быть резким и сильным. Успел ли дед выполнить за мной это упражнение, я уже не заметил.

Я предупредил Хатчисона, что кнехты находятся с правой стороны дока, следовательно, именно там должна была располагаться лодка, которая привезла водолазов. Хатчисон, осуществив довольно хитрый маневр, направил «Огненный крест» в самую середину буквы Т. За секунду до удара он переключил мотор на «полный назад», поскольку мой гениальный план не предполагал разбить наш корабль о скалу, находящуюся в глубине дока, и тихо пойти ко дну под аплодисменты восхищенных пиратов.

Я думал, что от удара лопнет засов и обе половинки ворот откроются, пропуская нас. Но засов выдержал, тогда как ворота сорвались с петель и мы с громоподобным грохотом въехали внутрь, волоча перед собой повисшую на баке двухстворчатую махину.

Итак, наш торжественный въезд выглядел не совсем торжественно, зато ворота погасили опасный резерв скорости, а это было гораздо важнее внешних эффектов.

Передняя мачта, в алюминиевом каркасе которой скрывалась телескопическая антенна, зацепилась за перекрытие и переломилась с неприятным металлическим скрежетом. Жаль антенну! Но благодаря ей мы еще немного притормозили.

И все-таки скорость, которую в меру своих возможностей гасили вращающиеся лопасти, была слишком большой. Мы неумолимо двигались вперед, пока нас не остановил жесткий удар. В доке раздался треск разламывающегося дерева. К счастью, это трещал не корпус нашего «Огненного креста», а ворота, все еще висевшие на баке. Теперь Хатчисон дал «полный вперед», чтобы корабль не отбросило назад, и включил сильный прожектор – не затем, чтобы осветить док (света здесь и так было достаточно), а чтобы ослепить зрителей.

Я вышел на палубу с автоматом в руках. Если в прошлый раз пираты предстали передо мной в замедленной съемке, то сейчас это был стоп-кадр: наше появление, столь неэстетичное, все же произвело на них сильное впечатление, поскольку все они замерли на своих местах.

Мы прервали производственный процесс в момент перегрузки ящиков: двое держали ящик на палубе, чуть дальше третий поднял руки, чтобы принять единственный, по замыслу режиссера, движущийся в этой сцене предмет – ящик, раскачивающийся на тросе подъемника. Четвертый, окаменевший тип, обслуживающий подъемник, был не похож на «таможенника» Томмаса только тем, что я никогда не видел Томмаса в спецовке и с пультом управления подъемника в руке. Другие люди в глубине дока, склонившись над водой, извлекали из нее зацепленный за трос огромный сундук, два аквалангиста помогали поднять груз на поверхность.

Слева за операцией надзирал капитан Стикс. Рядом с ним стояли Долльманн и Лаворский. Это был великий день – завершение их блестящего, их грандиозного плана. Каждый чувствовал себя как минимум Наполеоном, взирающим на коленопреклоненную Москву. Они лично контролировали все работы, их интересовало все.

Меня же, в первую очередь, интересовало это трио. Я продвинулся по палубе вперед, чтобы иметь большее поле обстрела и продемонстрировать этим господам, что они находятся в радиусе действия моего автомата.

– Подойдите все трое, – приказал я. – Капитан Стикс, прошу сказать своим людям, что, если кто-нибудь из них хотя бы шелохнется, первой моей целью будете вы. Я ликвидировал уже четырех бандитов и не очень расстроюсь, если к этому числу прибавятся еще трое. Хотя, честно говоря, такой подлец, как вы, в любом случае заслуживает скорее смерти, что пятнадцатилетнего заключения, как это предусматривает новый закон. А мне не в первой выступать одновременно и в роли суда присяжных, и в роли исполнителя приговора. Вы понимаете меня, капитан?