Он уже поднимался мне навстречу. Я ожидал увидеть Атланта, Геркулеса, а он оказался ниже меня ростом. Но я давно уже вырос и мальчишеских амбиций. Рискну предположить: у меня не возникло бы никаких комплексов, даже если бы мне пришлось удирать от карлика, окажись он сильнее меня. Но в этот раз о побеге не могло быть и речи. Моя левая нога была еще не вполне в порядке, правую же я вообще не чувствовал – возможно, она осталась валяться возле радиорубки.

Я вытянул правую руку вперед, пряча в ладони нож так, чтобы лезвие не блеснуло в слабом свете звезд.

Он приближался ко мне, спокойный и решительный, абсолютно уверенный в успехе. Бог свидетель, он имел право на эту уверенность. Его руки хищно вытянулись по направлению ко мне. Очевидно, его все еще волновали изгибы моей шеи.

Выждав момент, когда его пальцы оказались в нескольких сантиметрах от моего лица, я резко ударил снизу. Острие ножа пробило ему середину ладони.

Теперь я убедился, что он не глухонемой. Он подавил в себе крик, преобразовав его в три слова, не подлежащие печатанию и выражающие нелестный отзыв о моих родителях, потом отскочил назад, вытер обе стороны руки об одежду и облизал их, как раненый зверь. Потом, внимательно разглядывая сочащуюся из руки черную в лунном свете кровь, он издал первые членораздельные звуки:

– Значит, у парнишки есть ножик…

Если что-то в этот вечер еще могло удивить меня, то этим сюрпризом оказались его голос и манера говорить. Я ожидал услышать первобытный рык, соответствующий всему его отталкивающему облику, но он обратился ко мне мягко, интеллигентно и даже ласково. Возможно, с такими манерами и с таким произношением завсегдатая элитарных клубов Южной Англии он мог бы успешно трудиться в качестве гувернера какого-нибудь графского отпрыска. Жаль только, мой папа не был графом.

– Нужно отобрать у мальчика ножик, правда? – продолжал он в том же тоне и вдруг громко позвал: – Капитан Стикс!

Если предки капитана выбрали именно такую фамилию, чтобы в решающий момент испортить мне настроение вполне уместной ассоциацией, – они просчитались. Нельзя испортить то, что уничтожено до полного исчезновения.

– Замолчи, идиот, – ответил рассерженный голос откуда-то сзади. – Ты что, хочешь, чтобы…

– Будьте спокойны, капитан, – отвечал этот тип, ни на секунду не спуская с меня глаз. – Он – мой. Мы с ним здесь, у радиорубки. Правда, у него нож. Но я сейчас отберу.

– Ты уверен? Ты не упустишь его? Ну давай… – Капитан говорил как человек, удовлетворенно потирающий руки в предвкушении десерта. Судя по акценту, это был австриец или немец. – Но будь внимателен, – продолжал он. – Этот нужен мне живым. Жак! Генри! Крамер! Все сюда! Быстро!

– Живьем, – сладким голосом уточнил стоящий передо мной человек, – значит, не совсем мертвым. – Он снова пососал ранку на руке. – Если ты будешь паинькой и сам отдашь ножик, я кое-что предложу тебе…

Я не стал слушать его ни секунды. Я знал все, что он может мне предложить: сейчас я должен развесить уши и задуматься о своей судьбе, а он в это время обрушится на меня всем телом и повалит на палубу, после чего матросам только и останется, что отскабливать меня от досок. Если, конечно, на этом корабле есть матросы, способные драить палубу.

Я не стал мудрить. Шагнув вперед, я блеснул ему в глаза лучом фонарика. Он моргнул, и этого мгновенья мне хватило, чтобы лягнуть его в место, которое столь многофункционально, что может быть использовано еще и как болевая точка.

Это был не настоящий удар. Моя нога болела как сломанная, а темнота не позволяла точно рассчитать движения. Это было пол-удара, четверть удара. Но и этого должно было хватить. После такой атаки любой человек уже катался бы с диким воем по палубе. Но только не он. Он устоял на ногах, хотя и переломился в пояснице и, поддерживая рукой низ живота, как будто вправлял паховую грыжу.

Насколько я сведущ в медицине, паховая грыжа не слишком стимулирует ее обладателя к резким движениям. Следовательно, на несколько минут я был свободен от моего опекуна на этом корабле.

Я шагнул в темноту, зашел за угол радиорубки и лег плашмя на палубу.

В это время у ступенек появились люди. Три или четыре фонаря начали обшаривать палубу. Интересно, кого они ищут?

Чтобы сбежать с корабля, мне нужно было как минимум попасть к корме. Я решил переждать, пока проход к ней освободится. С тем же успехом я мог бы ожидать второго пришествия. Они отрезали мне все пути.

Теперь, когда маскироваться уже не имело смысла, кто-то включил большие фонари, и яркий, ослепляющий свет залил весь корабль. Странно, что, попав в подобную ситуацию, муха не боится оказаться черной точкой на белом потолке. Я вжался в палубу и попытался представить, что бы на моем месте сделала отважная муха. Но в голову лезли мысли о мухобойках, свернутых в трубочку газетах и прочей гадости. Очевидно, я был трусливой мухой.

А Стикс и компания уже приближались к радиорубке. Их крики и проклятия свидетельствовали о том, что найден раненый, который, судя по отсутствию криков и проклятий, ни кричать, ни проклинать был все еще не в состоянии.

Я услышал, как властный голос с немецким акцентом прорычал:

– Заткнитесь все! Кудахчете, как в курятнике. Жак, ты взял автомат?

– Конечно, капитан.

Жак ответил тоном, который при других обстоятельствах показался бы вполне миролюбивым, но я понимал, что речь идет отнюдь не об автомате с газированной водой.

– Иди на корму, – прозвучал приказ, – стань лицом к баку. Мы пойдем на носовую палубу, пройдем цепью к корме и выгоним его на тебя. Если он не захочет сдаться сам, стреляй по ногам. Я намерен с ним пообщаться. И сними автомат с предохранителя.

Я напрасно восхищался кольтом, этим пугачом, этой детской игрушкой, способной выплюнуть только одну пулю за один раз. То ли дело автомат Жака. Я почувствовал, как снова инстинктивно сжимаются мышцы моего правого бедра, и сделал вывод, что теперь я вполне бы мог стать живым методическим пособием на лекциях по теории условных рефлексов. Хотя, судя по развитию событий, если мне и придется общаться со студентами-медиками, то только на кафедре патологоанатомии.

– Капитан, а если он прыгнет за борт?

– Сообрази сам, Жак.

– Конечно, капитан.

Я сообразил быстрее Жака. Мне не хотелось прыгать в воду под пули его автомата. Что же делать? Молиться? Но за то время, что мне осталось, я не успею прочитать даже «Отче наш».

Я тихо перевернулся в сторону правой стены радиорубки. Это было чуть дальше от места, с которого капитан Стикс подавал этим людям, короткие, отрывистые, но пока, к счастью, не слишком эффективные приказы. Стараясь преодолеть все расстояние одним махом, я оказался у рулевой рубки. Освещение здесь было достаточное, и я сразу же нашел то, что надеялся найти: ящик с осветительными ракетами. Двух быстрых движений хватило, чтобы перерезать веревки, закрепляющие ящик на палубе. Потом я вытащил из кармана большой целлофановый мешок, снял с себя куртку и прорезиненные спортивные брюки, которые были надеты на водолазный комбинезон, и, запаковав их в мешок, привязал все к поясу. Это было не слишком удобно, но необходимо. Без обычной одежды мне не обойтись. Если бы я хотел привлечь внимание не только обитателей «Нантесвилля», но и жителей порта, откуда я плыл и куда у меня забрезжила надежда вернуться, самым лучшим способом было бы показаться им на глаза в водолазном комбинезоне. Впрочем, так же эффективно было бы раздеться донага.

Нагнувшись, я выволок ящик к дверям рулевой рубки. Нужно было выпрямиться, и я не стал медлить – теперь или никогда. Ящик весил около двадцати килограммов, но я не почувствовал веса. В этот момент, словно цирковой силач на арене, поднявший рекордный вес, я был весь как на ладони на глазах у зрителей, освещенный тысячей прожекторов… Я не ждал аплодисментов и зрительского обожания. Наверное, я был бы очень скромным артистом. В ту же секунду, когда ящик полетел за борт, я скрылся за каким-то брезентовым чехлом. Уже прячась, я сообразил, что не проткнул отверстия в ящике и теперь не знаю, утонет ли он. Весело будет, если он всплывет. Впрочем, после такой ночи моя голова вполне похожа на ящик. Вот только Жак может не поверить.