– Оно упало в море.

– Но ведь это всего лишь домыслы. Я не могу только на основании ваших слов упрятать человека за решетку.

Вывести меня из равновесия всегда было делом невозможным. Судя по всему, сержант Макдональд решил стать пионером в этой области человеческой деятельности. Сначала он ничтоже сумняшеся помог опереточным таможенникам, а теперь пытается вставить палки в колеса моей уже начинающей разгоняться боевой колесницы.

– Я так понимаю, сержант, через пять минут вы заявите, что все это плод моей разгоряченной фантазии, а еще через пять прикажете арестовать меня за то, что я, проходя по набережной, избил ни в чем не повинного человека, а теперь притащил его к вам, чтобы у следствия были доказательства моего преступления. Я понимаю, сержант, можно быть ограниченным человеком, я сам не энциклопедист, но не до такой же степени!

Я оставил Макдональду шанс думать, что последняя часть фразы относилась к моей «энциклопедичности». Но он им не воспользовался. Его лицо налилось кровью, на скулах заиграли желваки, а пальцы обеих рук вцепились в барьер во вполне квистовской манере.

– Настоятельно прошу не употреблять в разговоре с представителем власти подобного тона!

Кто бы мог подумать, что сельский полицейский способен говорить такими штампованно-бюрократическими фразами. Может быть, им выдают разговорники для бесед со всякими секретными агентами? Хотя вряд ли. В бумажку он не подглядывал, а выучить такое на память у него бы просто не получилось.

– Если вы и дальше, сержант, будете вести себя как придурок, мне придется быть еще более невежливым. Вы возьмете его под стражу или нет? В конце концов, у меня есть свидетель. Пойдемте к старой пристани, я помогу вам с ним встретиться. Я даже познакомлю вас. Это адмирал сэр Артур Арнфорд-Джейсон. или в его словах вы тоже будете сомневаться?

– Во время прошлой нашей встречи вы были в обществе господина Дэвиса.

– Дэвис и сейчас на корабле. Допросите моего пленника, он подтвердит.

– Я послал за врачом. Пусть приведут в порядок его лицо. Так я ни слова не могу разобрать.

– Да, пожалуй, – согласился я, – в таком состоянии он не смог бы произнести монолог Гамлета. Но главная проблема в том, что он говорит только по-итальянски.

Естественно, что бессмертный шекспировский шедевр он не смог бы произнести ни по-итальянски, ни по-японски, ни на языке оригинала.

– По-итальянски? Я смогу это уладить. Владелец кафе – здесь, неподалеку, – итальянец.

– Тем лучше. Я прошу задать ему четыре вопроса: «Где его паспорт? Каким образом он прибыл в Англию? На кого он работает? Где живет?»

Сержант многозначительно посмотрел на меня и заключил, цедя слово за словом:

– Как биолог вы производите странное впечатление, господин Петерсен.

– А вы не менее странное как полицейский, – парировал я. – Спокойной ночи.

Я вышел из комиссариата и встал в тени телефонной будки. Через несколько минут прибыл какой-то человек с небольшой кожаной сумкой. Он вошел в комиссариат, а уже через пять минут вышел оттуда. Ничего удивительного: врач-терапевт мало что может сделать в случае, когда нужна сложная операция.

Дверь комиссариата раскрылась снова, и в ней показался сержант. Одетый в черный застегнутый на все пуговицы плащ, он быстрым шагом, не оглядываясь по сторонам, пошел к морю, направляясь в сторону каменного мола. Там он осветил фонариком влажные ступеньки, сошел по ним и подтянул к себе причаленную в этом месте лодку.

– Вы бы попросили у них рацию, сержант. – Я наклонился над ним и включил свой фонарик. – Тогда срочные известия можно было бы передавать быстрее. Кроме того, вы бы не рисковали здоровьем, добираясь в такую погоду до «Шангри-Ла».

Он выпрямился, отпустил лодку и поднялся по ступеням тяжелым шагом старого усталого человека. Лодка отплыла в темноту.

– Что вы сказали о «Шангри-Ла»?

– Ну что вы, сержант, я бы ни в коем случае не хотел, чтобы вы из-за меня опоздали. Бизнес важнее пустых разговоров. Ваше теперешнее начальство должно быть обслужено в первую очередь. Плывите к ним, сержант, плывите скорее и сообщите, что один из их наемников оказался в руках некоего Петерсена и что тот же Петерсен имеет некоторые сомнения относительно честности сержанта Макдональда.

– Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите, – ответил он глухим голосом. – «Шангри-Ла»… Ничего общего с «Шангри-Ла»…

– Великолепно. Вы просто решили поудить рыбку. Где ваши удочки, сержант Макдональд?

Это прозвучало почти как «Где ваша честь, сержант?» Он попытался взять себя в руки.

– Послушайте, занимайтесь своими делами и не вмешивайтесь в чужие.

– Сейчас я занимаюсь и тем и другим одновременно. А вы, сержант, выдали себя. Мне ведь совершенно наплевать, что будет с моим итальянским приятелем. Вы можете обвинить его хоть в отправлении естественных потребностей в публичном месте. Или можете взять к себе на работу. Мне все равно. Я привел его только затем, чтобы получить доказательства, что вы действуете заодно с ними. Я хотел увидеть, как вы отреагируете. Хотя, честно говоря, я знал, как вы поступите, и очень огорчен тем, что вы не обманули моих надежд.

– Может, я действительно не энциклопедист, – с достоинством ответил Макдональд, – но я и не законченный идиот. Сначала я думал, что вы – один из них или у вас те же цели. Но теперь вижу, что это не так. Вы работаете на правительство.

– Да, я что-то вроде государственного чиновника. А там, на «Огненном кресте», – мой непосредственный начальник. Мне очень хотелось бы вас с ним познакомить.

– Я не собираюсь выполнять приказы вашего начальника.

– Как хотите.

Я отошел на несколько метров, потом внезапно обернулся и сказал:

– Что касается ваших сыновей, сержант Макдональд. Мне говорили, что они недавно погибли в горах…

– Что с ними?

– Мне будет искренне жаль сказать им когда-нибудь, что их отец отказался и пальцем пошевельнуть, чтобы спасти их жизни.

Он окаменел и смолк. Он не сопротивлялся, когда я, мягко взяв его за плечо, увлек за собой и привел на «Огненный крест».

Честно говоря, мне уже порядком надоели сладенькое выражение лица и сюсюкающие интонации деда Артура, поэтому, когда он встретил приведенного мною Макдональда испепеляющим взглядом василиска, я даже немного успокоился. Дед был все еще в форме. Блестящий монокль еще более усиливал эффект. Бедняга сержант был навылет пробит этим лазерным лучом и теперь неподвижно стоял по стойке «смирно».

– Итак, вы совершили ошибку, сержант, – проговорил дед Артур тихим и монотонным голосом – самой жуткой из имевшихся в его ассортимент интонаций. – Ваше поведение равносильно признанию вины. Мой коллега Кэлверт сошел на берег со связанным пленником, но веревки хватило бы, чтобы повесить вас обоих. И вы, сержант, вцепились в эту веревку обеими руками. Это получилось ловко, Макдональд, но не с вашей стороны. Вам не стоило сразу бежать докладывать обо всем вашим друзьям.

– Какие они мне друзья… – с горечью произнес Макдональд.

– Я расскажу вам о мистере Кэлверте – до сих пор вы знали его под псевдонимом Петерсен – столько, сколько сочту нужным. Если хотя бы слово из сказанного мною станет известно кому-то, кроме нас троих, вы потеряете работу, а одновременно и пенсию, и надежду снова поступить на службу, во всяком случае в Великобритании… Естественно, после того как отсидите строк за разглашение государственной тайны. И я лично буду редактировать обвинительный акт. – Он на секунду прервался, чтобы увенчать этот шедевр красноречия почти ласковым: «Вы хорошо меня поняли, сержант?»

– Да, я понял, – ответил Макдональд усталым голосом.

Дед Артур кое-что рассказал ему, хотя не столько поделился информацией, сколько напустил еще больше тумана, при этом не забывая завинчивать гайки на решетках в будущей камере бывшего полицейского.

Закончил он необычайно эффектно: сменив гнев на милость, выразил уверенность в лояльности сержанта и его готовности сотрудничать с нами.