Но, конечно, союз между примитивным, древним человеком и Божественным не мог быть окончательным и совершенным. Это было воспитание человеческого рода, детство человеческого рода, потом юность, и в VII веке до нашей эры пророк Иеремия сказал: "Так говорит Господь: Я заключу с народом новый завет ("брит хадаша", новый союз), не такой, как прежний. Он будет начертан в сердцах".
И вот ночью совершается жертва. Через семьсот лет после пророка Иеремии в маленькой комнате собираются двенадцать человек, и совершается жертва. Обычно жертва совершалась с употреблением крови. Кровь была символом жизни. А жизнь принадлежит только Богу. И члены собравшегося общества были окропляемы кровью жертвенного животного. Так было издавна у всех народов, вплоть до глубоко первобытных времен, до палеолита. И Моисей, когда заключал Завет народа с Богом, окропил всех кровью жертвенного агнца.
А вот в эту ночь, о которой я говорю, которая произошла весной 30 года первого столетия нашей эры, Иисус Назарянин в окружении двенадцати совершает обряд воспоминания о свободе, которую Бог дарует. И крови здесь нет, а есть чаша с вином и хлеб. И Он разламывает этот хлеб и раздает всем и говорит: это Мое Тело. Как жертвенный агнец за людей. И Он обносит чашей учеников и говорит: это Моя Кровь, которую Я проливаю за вас, это новый завет в Моей Крови.
Таким образом, в этой священной трапезе, о которой мы с вами говорили, когда касались литургии. Бог и человек соединяются уже не в реальной физической крови, но в символической крови земли, ибо виноградный сок, вино - это есть кровь земли, а хлеб - это есть плоть земли, это природа, которая нас кормит, это Бог, который отдает Себя людям в жертву.
И вот Иисус Назарянин совершает эту жертву. И с того мгновения, с той священной ночи чаша не перестает возноситься и совершается евхаристия. Во всех направлениях христианства, во всех Церквах и даже сектах - всюду этот знак присутствует.
Иногда говорят, что Христос возвестил новую мораль. Он сказал: заповедь новую даю вам - любите друг друга, как Я возлюбил вас. И раньше существовала заповедь о любви, и слова "люби ближнего, как самого себя" принадлежат Моисею. А Христос придал ей совершенно особое звучание - "как Я возлюбил вас", потому что ради любви к человечеству Он остался с нами на грязной, кровавой и грешной земле - только чтобы быть с нами рядом. Его любовь стала любовью самоотдающей, и поэтому Он говорит: кто хочет за Мной идти, тот пусть отвергается себя. То есть своей самости; не своей личности, отнюдь, личность - святое, а ложного самоутверждения, самости. Отдаст себя, возьмет свой крест, то есть свое служение, страдание в радость, и тогда за Мной идет.
Христос призывает человека к осуществлению Божественного идеала. Только близорукие люди могут воображать, что христианство уже было, что оно состоялось - в XIII ли веке, в IV ли веке или еще когда-то. Оно сделало лишь первые, я бы сказал, робкие шаги в истории человеческого рода.
Многие слова Христа нам до сих пор непостижимы, потому что мы еще неандертальцы духа и нравственности, потому что евангельская стрела нацелена в вечность, потому что история христианства только начинается и то, что было раньше, то, что мы сейчас называем историей христианства, - это во многом еще неумелые и неудачные попытки реализовать его.
Вы скажете: ну а как же, у вас были такие великие мастера, как неведомые иконописцы, Андрей Рублев и т. д.! Да, конечно, были и великие святые, это были предтечи, они шли на фоне черного моря грязи, крови и слез. Очевидно, это главное, что хотел (а может быть, невольно так получилось) показать Тарковский в своем фильме "Андрей Рублев". Вы подумайте, на каком фоне создалось это нежнейшее, феерическое, божественное видение Троицы! То, что изображено в этом фильме, было правдой. Войны, пытки, предательства, насилие, пожары, дикость. На этом фоне человек, не просвещенный Богом, мог создавать только "Капричос", какие создавал Гойя. А Рублев создал божественное видение. Значит, он черпал это не из действительности, которая была вокруг него, а из духовного мира.
Христианство - это не новая этика, а новая жизнь. Новая жизнь, которая приводит человека в непосредственное соприкосновение с Богом, - это новый союз, Новый Завет. И в чем же тут тайна, как понять это? Почему, как магнитом, человечество притягивает к личности Иисуса Христа, хотя Он пришел в мир уничиженный? И не было ни таинственности неких мудрецов, ни поэтической экзотики восточной философии.
Все, что Он говорил, было просто, ясно. И даже примеры Его притч были взяты из обыденной жизни. Это тайна, которую Он раскрывает в коротких словах, мы их слышим в Евангелии от Иоанна. Филипп говорит: покажи нам Отца. Тот, кого греки назвали Архэ (Первоначало), - где Он? И Иисус отвечает, как не отвечал ни один философ на земле: "Столько времени Я с вами, и ты не. знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца". Такие слова Он говорил не раз, и многие люди поворачивались к Нему спиной и в негодовании уходили, потому что это был всегда вызов. Надо было понять особую тайну.
Никогда прямо Христос не формулировал эту тайну. Он только спрашивал людей: за кого Меня принимают? - За пророка, за воскресшего Иоанна Крестителя. - А вы? - Ты Помазанник, Царь, Мессия, Сын Бога Живого... Здесь опыт должен какой-то внутренний открыться. И Он это спрашивает до сих пор, спрашивает каждого, потому что это говорит Бог человеческими устами.
Иисус Христос - это человеческий лик Бесконечного, Неизъяснимого, Необъятного, Неисповедимого, Безымянного. И прав был Лао-цзы, когда говорил, что имя, которое мы не произносим, и есть вечное имя... Да, Безымянное и Непостижимое. А тут Он не только называемый, но даже называемый по имени, даже называемый человеческим именем. Тот, Кто несет вместе с нами тяготы жизни. Вот в этом центр и ось христианства.
Когда мы от Евангелия переходим к Деяниям и Посланиям, мы должны обратить внимание на вторую личность Нового Завета. Как говорил один французский ученый, Новый Завет состоит из двух биографий: Иисуса Христа и его последователя Павла Тарсянина, апостола Павла. Разумеется, любой из вас, переходя от Евангелий к посланиям Павла, будто падет с неба на землю. Хотя Павел во многом превосходил евангелистов.
Это был человек огромного таланта, духовной мощи, образования. Этот человек создавал личностные произведения. Его послания - это написанные кровью сердца вещи. Но сравнить их все равно с Евангелиями трудно. Потому что Евангелия отражают не столько литературный дар апостолов-евангелистов, сколько тот образ, который они видели перед собой. И если апостол Павел перед нами - это только человек, то Христос есть Откровение Божие.
Но чем важен для нас апостол Павел? Почему Церковь поставила его рядом с Христом в Новом Завете? Почему большая часть посланий - четырнадцатьнаписана от его имени? Почему в Деяниях Апостольских его биография занимает львиную долю? В том-то и дело, что апостол Павел, очевидно, никогда не увидел лица Иисусова во время Его земной жизни. Хотя есть исторические гипотезы, что они могли пересекаться в Иерусалиме.
Сам Павел родился в первых годах нашей эры в Малой Азии, но в Иерусалиме учился, тогда мог видеть Иисуса. Но все-таки достовернее будет считать, что он Его не видел никогда. Я думаю, что это-то и привлекает Церковь к его личности. Ибо мы тоже не видели Этого Лица. Но Христос явился Павлу с такой достоверностью, которая значительно превосходит любое внешнее соприкосновение.
Внешне Христа видели и его враги, и книжники, и фарисеи, и Пилат. Но это не спасло их. А Павел тоже был врагом, но Христос его остановил на дороге в Дамаск и призвал стать апостолом. Это событие изменило не только его судьбу, но судьбу всей ранней Церкви, потому что Павел стал одним из тех, кто понес Евангелие из Сирии и Палестины по широкому миру. Его называли апостолом народов или апостолом язычников.
Воспитанный в иудействе, он прекрасно знал ту истину, что с Богом слиться невозможно, что человек Востока, который думает, что он, переживая экстаз, уже слился с Абсолютом, находится в заблуждении. Он лишь соприкасается этому, ибо в недрах Божества кипит вечный огонь, который все растворяет в себе. Между Творцом и тварью лежит бездна, как бездна - между абсолютным и условным, ее нельзя перепрыгнуть ни логически, ни бытийственно.
