А в Перми что? Костяк КБ составили инженеры технического отдела завода, которых главному удалось обратить в «конструкторскую веру», а обрастал этот костяк молодыми ребятами, окончившими машиностроительный техникум. Так что школа Швецова была школой и в самом буквальном смысле.

Заложив руки за спину, Аркадий Дмитриевич вышагивал по ковровой дорожке и в который уж раз думал обо всех сложностях. Здесь они почему-то не казались такими многозначительными, как дома. Может быть, потому, что уже сегодня, через каких-нибудь несколько часов, будущее его КБ могло круто измениться.

От этой мысли стало легко. Очевидные минусы вдруг обратились в плюсы, и он подкрепил себя прописным утверждением о том, что все, создающееся в трудностях, приходит надолго и прочно. Те, кто свяжет свою жизнь с его школой, будут верны ей навсегда. Хотя бы потому, что она одна и расстаться с нею — значит распроститься со своим призванием.

В зале между тем были уже заняты почти все места. Пустовал только стол президиума.

Но вот открылась боковая дверь и показался Сталин. Все поднялись со своих мест, приветствуя его и шедших рядом с ним Ворошилова и Молотова. Они расположились за столом, и совещание началось.

Молотов председательствовал. Перед ним лежал список конструкторов, и он, сверкая стеклами пенсне, наклонялся к нему и объявлял имя и должность очередного оратора.

Раньше, чем сам оратор, на слова председательствующего реагировали стенографисты. Они, как по команде, припадали на правый локоть и делали свое мудреное дело в высшей степени сосредоточенно, не поднимая головы.

Оратор стоял у стола президиума и был вовсе не оратором в привычном понимании, а скорее учеником, которого внезапно решили проэкзаменовать. Сама обстановка не допускала пылкой речи, обстоятельно изложенной на бумаге и тщательно отрепетированной. Торжественный настрой исключало уже то, что Сталин все время прохаживался по залу, попыхивая своей неизменной трубкой и изредка бросая оценивающие взгляды на выступавших конструкторов.

Говорить нужно было кратко, чтобы в немногих словах ответить на вопросы, поставленные в самом начале совещания перед конструкторами: над чем работаете и над чем думаете работать?

На стенах были развешаны чертежи и диаграммы, которые прихватили с собою многие конструкторы. Они привлекали внимание. Аркадий Дмитриевич отыскал глазами схему нового двигателя Микулина и, напрягая зрение, стал ее рассматривать. Сопоставление с предшествующим образцом говорило в пользу конструктора. Двигатель был компактнее и значительно мощнее.

Получив слово, Микулин рассказал об этой новой работе. Он говорил горячо, ничто его не сковывало, и такая уверенность исходила от него, что непосвященным могло показаться, будто при них родилась сама идея авиационного мотора.

Однако в зале не было непосвященных. Были сторонники двигателей водяного охлаждения и были их противники. Сторонников числилось гораздо больше, и это все знали. Лучше всех знал об этом сам Микулин. Он отлично понимал, что в этой аудитории любое его слово на вес золота.

Аркадий Дмитриевич слушал Микулина с двойственным чувством. С одной стороны, ему очень импонировал этот выдающийся инженер, яркий конструкторский талант, племянник Жуковского. С другой стороны, никак не удавалось отделаться от странного ощущения, будто он, Микулин, заблуждается, и знает об этом, но уже не в силах остановиться и тем более свернуть со своего пути.

Это было навеяно какой-то мимолетной мыслью. Сама мысль ускользнула, а ощущение осталось.

Все же Аркадий Дмитриевич не хотел давать волю чувству. Он больше доверял разуму и предпочитал опираться на достоверные факты. А фактов у него не было.

«Слишком много нетерпимости, — укорял он себя. — Если открыть шлюзы, то это милое качество может все затопить. В конце концов, почему не могут сосуществовать водяные и воздушные двигатели? Только слепому не видно, что „водянка“ служит большую службу. А раз так, значит, она нужна.

Даже хорошо, что у „воздушки“ есть антипод. Борение не будет академическим, беспредметным. А оценки, как всегда, расставит само время…»

Охладив себя этим рассуждением, Аркадий Дмитриевич стал приводить в систему мысли, которые намеревался высказать. Он понимал, что судьба двухрядной звезды будет во многом зависеть от того, как он обоснует здесь свою идею. Нужно выразить самую суть, принцип и заключить сопоставлением с однотипным, скажем, американским двигателем.

Сверкнув стеклами, прикрывавшими глаза, Молотов объявил:

— Товарищ Швецов Аркадий Дмитриевич, главный конструктор Пермского моторостроительного завода.

Аркадий Дмитриевич легко поднялся со своего места и направился к столу. По пути он перехватил брошенный на него Сталиным взгляд, и приготовленная было начальная фраза словно растворилась в памяти, никак не удавалось ее вспомнить.

Овладев собою, он обрел равновесие, и уже ничто не могло его смутить. Здесь у стола, а не на трибуне, не надо было напрягать голос, зал хорошо слышал спокойную речь. По существу, предлагалось поразмышлять вслух, и это было по душе.

Едва Аркадий Дмитриевич заговорил о двухрядной звезде, он почувствовал себя в фокусе множества глаз. И конструкторы, и военные летчики сразу поняли, что речь идет не о «дежурном блюде», а о чем-то таком, что предлагается в противовес микулинской школе. Это было интересно само по себе, но тем более потому, что идея была не московского, а периферийного происхождения.

Воцарилась абсолютная тишина. Ее прошивали только медленные мягкие шаги Сталина, которые теперь тоже казались бесшумными.

Понимая, что нужно быть немногословным и предельно точным, Аркадий Дмитриевич сообщал самое главное:

— Наш новый двигатель будет четырнадцатицилиндровым. Все цилиндры располагаются звездообразно в два ряда. Размещенные по лучам двух одинаковых звезд, цилиндры задней звезды вписываются в интервалы между цилиндрами передней звезды. Этим достигается равномерное воздушное охлаждение всего двигателя. Предполагаем последовательно осуществить два варианта — длинноходовой и короткоходовой.

Во втором варианте, чтобы уменьшить лобовую площадь двигателя, мы решили пойти на снижение высоты цилиндров. А для того чтобы укорочение поршней не сбавило мощность двигателя, увеличим подачу топлива в цилиндры, повысив за счет этого число оборотов.

Многоопытные специалисты, сидевшие в зале, отлично понимали, какие перспективы открывает идея Швецова. Его двигатель позволит выбрать наилучшие формы фюзеляжа и, следовательно, даст возможность уменьшить лобовое сопротивление самолета, то есть повысить скорость. Ведь это выстрел в самую точку!

Но сейчас их более всего интересовала мощность двигателя, только цифра и ничто другое.

Утоляя это нетерпение, Аркадий Дмитриевич заключил:

— Теперь о мощности. Имея вес восемьсот пятьдесят килограммов, наш двигатель разовьет мощность в первом варианте — до тысячи шестисот и во втором — до тысячи семисот лошадиных сил. Это значительно превосходит однотипные американские моторы системы «Райт-Циклон».

По залу прокатился приглушенный говорок. Он тотчас же прекратился, потому что с вопросом обратился Ворошилов:

— Когда мы сможем получить двигатель?

Аркадий Дмитриевич не был готов дать ответ. Он смущенно улыбнулся, неопределенно пожал плечами.

Сталин, оторвавшись от трубки, бросил:

— Подумайте.

Это прозвучало как совет. Только потом Аркадий Дмитриевич понял, что то было приказом.

В марте в Москве прошел XVIII съезд партии, и Гусаров возвратился в Пермь с мандатом кандидата в члены ЦК. Неотложные дела мешали ему выбраться на завод, и он откладывал встречу с Швецовым со дня на день.

Об этой встрече Николай Иванович думал еще в Москве. Поздними вечерами, после напряженных часов съездовских заседаний и важных деловых встреч, он возвращался в гостиницу и, валясь от усталости, все же раскрывал свою записную книжку, чтобы подытожить прошедший день. Перебирая страницу за страницей, подолгу задерживался на контрольных цифрах новой пятилетки и в который уж раз углублялся в запись с пометкой «Об авиации».