- Это все потешные. Но вот вступают на политическую арену и военные. Не обессудь, Максимыч, к ним тоже надо присматриваться повнимательнее.
- Абсолютно с тобою согласен. Уповают на сильную власть, чтобы предотвратить полный крах. Вот только особо ярких мыслей я из этого стана как-то не улавливаю. Одному такому претенденту в главкомы прямо сказал: "Ты, Сашек, ещё не созрел до такой должности." А он мне на это: "Смелость города берет!" Его дерзость меня умиляет. Замах большой, опыта и знаний как у дивизионного генерала, в лучшем случае. Может, и приобретет со временем, если "звездной болезнью" не захворает.
- Находятся и охочие поиграть в "пиночета", - подбросил Алесей своё "поленце" в костер без того жаркого разговора. - Вот и на Западе снова стали поговаривать о нас: привыкли, мол, к византийской деспотии и интриганству, генетически склонны не к демократии, а к диктатуре.
- Ну и пусть себе говорят на здоровье, лишь бы в наши дела не совались с видом познавших все прелести демократии. Ты знаешь, больше меня беспокоит другое. Суперпатриотический наш озноб с приступами тщеславия, национальной самовлюбленности и превосходства над другими.
- А ведь опаснейшая же эта штука, согласись. Воспевание и признание святости только своего народа, в этом есть что-то от дьявола. В угаре самовосхваления обычно кончают предъявлением претензий ко всему миру. Пока эту черту не переходят. А если перейдут? Вот тогда и окажутся в объятиях своего "пиночета", для которого верность стране отождествляется с верностью ему самому.
- Тоже не хочу перед тобою лукавить и скажу вот что. Вместо натравливания правых на левых, вешания друг на друга непристойных ярлыков надо бы объявить войну рабской своей душонке. Враг наш не чеченец. Враг этот есть холоп в душе каждого из нас, послушливый и услужливый любой власти, хоть самого сатаны. Не ахать и охать нам нужно. Не за икону, бутылки водки или оружие хвататься. За ум свой! Или как говорил незабвенный полководец от сохи, "Соображать надо!" - заключил Максимыч, вознеся вверх правую руку с тремя простертыми перстами. - Не то так и останемся блаженными бунтарями, пока черти нам на ноги совсем не связали. Короче, уже до ветру бежать пора, а мы ещё не ели.
Генерал медленно поднялся, расправил плечи, одел свою импортную кожанку, словно китель после долгого сидения, и выдохнул:
- Что-то у меня язык совсем развязался. За парную радость спасибо, Михалыч. Душу отвел, от блажи очистился, пора и домой топать. До сих пор никого так не боюсь, как супружницу свою в гневе. Она у меня хоть и своенравная, но добрая, отходит быстро и зла не держит. Вот, думает, наклюкались мы здесь и выйти не можем. Ну что, встретимся уж только летом. Я тут в одну страну намылился ума-разума набираться, да и самому в долгу не ходить.
- Будем надеться, свидимся.
- Да, хочешь до лета загадку? Чего никогда не было и не будет, но если будет, то всех нас, мужиков, погубит? Не знаю, как ты, я лично отгадал не сразу.
Покидав в сумку банные причиндалы, Максимыч перекинул её через плечо и отправился удивлять супругу приливом новых сил, подобревшей, очищенной добела душой.
И верно ведь, если есть изобретение, авторское право на которое принадлежит всему человечеству, то одно из них - парилка. После неё приходит ощущение, будто всё в тебе и ты во всём. Потому и дорога нам жизнь земная.
На этом можно было ставить точку, но есть ещё одно обстоятельство. Перед самым уходом оставил генерал на рабочем столе Алексея несколько листков рукописного текста. "Так на всякий случай, - объяснил он. - Автора уже нет в живых, а по назначению передать не пришлось. Можешь использовать в своих сочинениях и без огласки откуда взял. Мне ж тоже пенсия пригодится."
Вернувшись к себе в кабинет, Алексей расправил листочки, стал разбираться в написанных мелким убористым подчерком записях.
Дорогой батя, здравствуй! - говорилось в них. - Как там у тебя дела? Как со здоровьем? Надеюсь, справляешься.
Ну а мне пришел вот черед идти на исповедь. Не в церковь и не к полковому комиссару. К тебе.
Рядом со мной сейчас на грязной подстилке тихо стонет от боли в плече мой связной Костя, младший лейтенант из Подмосковья. В разбитое окно дома вижу внизу зажаренного заживо водителя одного из наших бэтээров. Кругом мертвые, разрушенные дома. Ветер гоняет по улицам листовки с призывом вступать на путь "священной войны", помнить, что воин аллаха может взять с собой в рай души семидесяти родных и близких, Кружатся в воздухе и воззвания на русском к солдатам уходить из воинских частей, принимать обычаи гор. В городе пахнет трупами, порохом, гарью, наркотиками, бандитами, наемниками и просто охотниками за головами. За нашими головами.
Там за окном смердит человеческой ненавистью и злобой, не оставляя шансов ничему другому. Мой разведбат, вернее остатки от него, завяз в развалинах рядом с городской больницей. Мы перенесли туда раненых, заняли круговую оборону. Трупы сложили в ряд во дворе, накрыли их. Уже несколько часов действует взаимная договоренность не стрелять. В ходе переговоров я даже припугнул "шайтана" в маске, что если нам не дадут выйти и не передадут всех пленных, жизнь их заложников я не гарантирую. Услышав об этом, парень с зеленой повязкой вытаращил на меня глаза, однако вел себя сдержанно, на все мои предложения отвечал - ладно, сторгуемся.
Здесь, батя, торгуют людьми, как обычным товаром. Кто по десять тысяч баксов за душу, кто - по шесть. Иногда дарят друг другу погасить вражду между родами. С наемниками из бывших советских республик особо не церемонятся. Считают, чем быстрее мы их отстреляем, тем меньше им платить. Вот иностранцев, что приехали с Ближнего Востока, берегут, используют лишь в особых случаях, потому и платят значительно больше, плюс за каждого убитого военного или милиционера.
Садистам здесь (ненормативное выраженгие) одно раздолье. Поиздевавшись над человеком, обязательно его прикончат. Где ещё так умеют (неразборчиво).
Спец вроде меня всегда найдет на гражданке доходное местечко в какой-нибудь фирме. Там сейчас все решают хватательные рефлексы, побеждают и наслаждаются жизнью крепкие бычки, умеющие брать нахрапом. Один мой бывший сослуживец прислал мне недавно письмишко, дал понять, что дожидается меня новенький БМВ и через полгода моей работы, если хозяин доволен, авто уже будет моим. Да я скорее пойду с протянутой рукой по электричкам, чем буду холуйствовать перед каким-нибудь новым русским (неразборчиво).
Последнее время стал замечать, что нередко сам себя унижаю. Где-то внутри меня вдруг исчезает граница между добром и злом. Чувствую, как чернуха насилия переливается и в меня, старается сбить цену моей чести и достоинства. Один "людовед" из нашего подразделения как-то сослался на некую невидимую пробоину в душе каждого офицера спецназа. В результате, мы стали, мол, непотопляемыми утопленниками, сами выбираемся на берег, чуть отдышимся, откашляемся и снова в воду непонятно зачем. С этой пробоиной даже легче укрощать всяких там быков и шакалов. Чем я и занимался весьма успешно, пока сам не попал в устроенную ими (ненормативное выражение).
Сижу сейчас, батя, и гадаю, не из этой ли пробоины вылетает из меня дерзкая удаль. Не потому ли смех вдруг переходит у меня в надрывную тоску и я невольно начинаю разыгрывать из себя хитрого Иванушку-дурачка со слоновой уверенностью, будто в России всё, включая спецназ, изобретено впервые в мире, но ещё до патентования кем-то у нас украдено...
К лихим боевикам о мафии местного пошиба я отношусь безразлично. Они как бы убеждают меня: "Брось ты это свое дело, Саша! Они там с властью повязаны и ради неё родную маму под пулю поставят. От нас никуда не денешься, нами всё схвачено. А я им отвечаю: "Бредни это, братки. В свое время тоже считали, что все схвачено КГБ, а на деле оказался пшик один."
Ты, как старый коммуняка, меня извини, но мне кажется, что это исконный наш позыв искать во всем главного организатора и вдохновителя. Раньше в государях и партии искали, теперь - в мафии. Одуряем сами себя, будто бездарей руководить страной не ставят. Ставят, да и ещё как!
