В опубликованной в 2000 году книге "Упущенный шанс Сталина" М.И.Мельтюхов несколько дополнил свою аргументацию. В частности, обратил внимание на тот факт, что в "Соображениях..." наступление планировалось после окончательного сосредоточения войск, на что отводилось 20 дней, в течение которых войска приграничных округов должны были вести активные оборонительные действия{219}, и попытался истолковать его в соответствии со своей концепцией. Во-первых, "Соображения...", считает Мельтюхов, демонстрируют "отсутствие всякой связи действий Красной Армии с возможными действиями противника". Во-вторых, немецкие войска в них "обозначены термином "сосредотачивающиеся", из чего, по его мнению, следует, что "инициатива начала войны будет исходить полностью от советской стороны, которая первой начинает и заканчивает развертывание на театре военных действий". И, наконец, "неясно, зачем надо планировать наступательные операции, если войскам предстоит оборона от наступающего противника. Ведь никто не знает, как сложится ситуация на фронте в ходе оборонительной операции..."{220}
Аргументация М.И.Мельтюхова и других сторонников "ледокольной" концепции большинством отечественных учёных была расценена как недостаточно убедительная. Прежде всего, было обращено внимание на неоправданное отождествление в работах названных авторов понятий "наступление" и "агрессия". Так, например, А.Н. и Л.А.Мерцаловы подчеркнули, что в военной науке принято различать эти понятия. Ещё в начале ХIХ века крупнейшими европейскими военными теоретиками А.Жомини и К.Клаузевицем было показано, что характер войны определяется целями воюющих сторон, а не способами действий их армий. В справедливой и несправедливой, захватнической или освободительной войне армия может и наступать, и обороняться. А любой Генеральный штаб обязан разрабатывать всевозможные варианты ведения военных действий. В частности, К.Клаузевиц писал и о "прекрасном использовании упреждения в готовности" как "преимуществе наступления". Так что наступательное - не значит агрессивное. "Дело не в том, - пишут А.Н. и Л.А.Мерцаловы, - кто кого "упредил", кто на кого "напал", чьи войска на чьей территории. В 1944-1945 годы США "напали" на Германию, а СССР - на Японию. Однако, их никто не считает агрессорами..."{221} "...Действия государств по отражению агрессии или по пресечению агрессии, даже если они являются наступательными (курсив мой - Ю.Н.), не могут рассматриваться как нарушение норм международного права", - пишут авторы "Военной энциклопедии"{222}.
Отметим, что ни в одном из цитируемых М.И.Мельтюховым документов планирования нет указания на то, что Красная Армия "начинает и заканчивает развертывание первой". Более того, вариант "Соображений..." от 15 мая отражает понимание советским руководством того факта, что Германия опережает Советский Союз в осуществлении сосредоточения и развёртывания. Поэтому утверждение Мельтюхова о том, что в документе от 15 мая "неоднократно подчеркивается, что именно Красная Армия будет инициатором военных действий"{223} выглядит по меньшей мере странным.
Если не путать нанесение упреждающего агрессора удара, совершаемого в целях обороны, с наступлением в целях завоевания, то необходимо признать, что в майских "Соображениях..." Генерального штаба невозможно увидеть план, который бы соответствовал "агрессивным устремлениям" Советского руководства. Даже согласившись с тем, что этот план предполагал со стороны СССР первым открыть военные действия (что совсем не очевидно), увидеть в нём план агрессии невозможно. Из текста отчётливо видно, что советское командование исходило из признания угрозы со стороны Германии, оценивало её войска как изготовившиеся для нападения и свои действия рассматривало лишь как ответные. "Для того, чтобы обеспечить себя от возможного внезапного удара противника, - цитируем текст майских "Соображений", - прикрыть сосредоточение и развертывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление, необходимо..." "Предотвратить", "упредить" - вот терминология, используемая авторами плана, который ставит перед советскими войсками ограниченные задачи: разгром основных группировок противника на территории Польши и Восточной Пруссии, а вовсе не завоевание Германии, что, как указывает Ю.А.Горьков, вполне укладывается в рамки фронтовой операции{224}.
Точно так же и другие аргументы, приводимые сторонниками суворовской "версии", помимо ссылки на "Соображения..." от 15 мая не могут служить доказательствами намерения СССР напасть на Германию летом 1941 г. Проведение ряда мероприятий подготовительного характера - призыв резервистов, переброска четырёх армий в приграничные округа - находит вполне логичное объяснение и в рамках традиционной концепции. В частности, такое объяснение дано ещё Г.К.Жуковым{225}. Когда же В.Д.Данилов и М.И.Мельтюхов, аппелируя к факту совпадения осуществлявшихся организационных мероприятий с предложениями Генштаба в майских "Соображениях...", предлагают считать намерение Сталина осуществить нападение доказанным, они демонстрируют непонимание того, что строить доказательство на таком рассуждении безграмотно. "...Важно не наличие или отсутствие какого - либо документа, а реальные действия, предпринимаемые для осуществления тех или иных замыслов...", - утверждает М.И.Мельтюхов{226}. Очевидно, однако, что судить об интенции по предпринимаемым действиям можно только предположительно. В данном случае прежде всего надо доказать, что замыслы И.В.Сталина были именно такими, какими они представляются Данилову и Мельтюхову, и уже после этого только можно будет судить, соответствуют им предпринятые накануне войны действия или нет.
Следует отметить, что, несмотря на проведение мобилизационных мероприятий, 22 июня 1941 года группировка войск Юго - Западного фронта оказалась в два раза меньше, чем это планировалось майскими "Соображениями": реальная численность войск КОВО составила 58 дивизий{227} против запланированных 122-х, авиационных полков - 43 против 91. М.А.Гареевым подсчитано, что для создания запланированных группировок требовалось 3 тысячи эшелонов, что было явно выше возможностей советской железнодорожной сети, даже если бы переброска войск осуществлялась открыто по графику военного времени. "Совершенно очевидно, - делает вывод М.А.Гареев, - что план действий, изложенный в докладной от 15 мая 1941 г., если бы даже был утвержден, ни при каких обстоятельствах не мог быть реализован на практике"{228}. К такому же выводу пришёл и Г.Городецкий{229}.
Что же касается пропагандистских документов - отрывков из речей И.В.Сталина, А.А.Жданова, проекта директивы ГУПП, то с их помощью можно утверждать только одно: в Советском Союзе будущая война виделась как "наступательная". Это, собственно, и показывают в своих работах М.И.Мельтюхов и В.А.Невежин, делая затем неоправданный вывод, что наступательная фразеология свидетельствует о намерении советского руководства совершить летом нападение на Германию. Однако из того обстоятельства, что советское руководство считало необходимым "поддерживать в народе уверенность в справедливости предпринимаемых им внешнеполитических акций" и ориентировало армию на "наступательные действия" совсем не следует, что СССР планировал нападение. Если не отождествлять, как это делает В.А.Невежин, понятия "наступление" и "нападение" ( "агрессия"){230}, то в предвоенной пропаганде с большим основанием можно увидеть отражение представлений советского руководства о характере будущей войны и образе действий СССР и его Вооружённых Сил, как, например, это делает О.В.Вишлёв{231}.
Возможно, интерпретация В.А.Невежина была бы более оправданной, если бы до мая 1941 года в советской пропаганде преобладала исключительно оборонительная риторика - тогда произошедшие весной 1941 года изменения действительно нуждались бы в дополнительном объяснении. Но никаких принципиальных изменений в 1941 году не произошло, что многочисленными примерами, относящимися к более раннему периоду, иллюстрирует сам В.А.Невежин. Можно говорить об известной активизации, всплеске "наступательных настроений", что, в совокупности с рассекреченными оперативными планами свидетельствует как раз против тезиса о "слепоте" Сталина, не верившего в возможность нападения Германии.
