- Куда вы их спровадили? - настороженно спросил Задорожный, когда хозяйка вернулась в комнату и вновь засуетилась у печи.

- В баньку, -ответила Настя. -Дала им бутыль самогона и отправила в баньку. Там сухо, тепло...

- Что тепло - понятно. ~ Задорожный вцепился в нее зоркими, круглыми, как у птицы, глазами. Усталое лицо напряглось, обозначив резкое, хищное выражение.

Но когда им хмель в голову ударит... Нельзя им вместе пить передерутся.

- Не волнуйтесь! - вспыхнула Настя. - Это они, перед вами выпендриваются, а когда вдвоем... Хорошо им вдвоем, они ж с одной грядки.

"Вот тебе и баба, вот тебе и неграмотная крестьяночка", - подумал Вышеславцев, пораженный, с какой убийственной простотой и ловкостью Настя распутала им же завязанный гордиев узел...

- И на одной грядке разные овощи растут, - возразил Задорожный.

Вышеславцев заинтересованно вскинул голову.

- Поясните вашу мысль, есаул.

- Пожалуйста, господин полковник... Федя вам предан, а Нестеренко.,. Его бог обидел - вспыльчив, заносчив, злопамятен. Случай подвернется отомстит. Федя это чувствует, поэтому не допускает его до себя, остерегается... А что в баньку с ним пошел... Так это он вам любезность сделал.

- Нестеренко не ангел, согласен, - сказал Вышеславцев. - Но солдат он храбрый, в бою на него можно положиться.

- А на него и красные могли бы положиться?

- А вы лишнего не хватили, есаул? - Крымов щелкнул указательным пальцем по бутылке.

- Нет.

- Тогда объяснитесь. За такие слова надо отвечать.

- Отвечу. - Задорожный решительно тряхнул чубом - Я вместе с Буденным служил... И в японскую, и в германскую - Приморский драгунский полк. Наездник он замечательный и рубака лихой, но тщеславия необыкновенного спал и видел себя генералом. И когда такая возможность представилась, воспользовался - ему одни черт за кого воевать, лишь бы конь под ним был белый.

- Завидуете?

- Я крестьянину завидую, который землю пашет, а вот Нестеренко... Оп локти кусает: Буденный - командарм Первой Конной, а он как был вахмистр, так им и остался.

- Интересная мысль. - Крымов неторопливо закурил, помял широкий раздвоенный подбородок. - А где моя белая лошадь?

- Ускакала, - улыбнулся Вышеславцев.

- А ваша, Настя?

- Зачем мне лошадь? Мне бы мужика хорошего да детишек кучу. - Настя присела на березовый чурбачок, что стоял у печки, подперла кулаком щеку, пригорюнилась.

- Не грустите, - успокоил ее Крымов. - Скоро эта свара кончится. И будет у вас муж, дети, полный дом счастья. - Сказал и сам не поверил в то, что сказал,

смутился и, чтобы скрыть смущение, принялся разливать по стаканам водку. - За ваше здоровье, Настя!

- Спасибо. На добром слове спасибо.

Крымов выдохнул, глянул в последний момент на деда и расхохотался дважды георгиевский кавалер спал. Сидя спал. Спал, выпятив грудь, изобразив на лице полную боевую готовность.

- Вот так они, паразиты, на посту и дрыхнут, - процедил сквозь зубы Задорожный,

- А вы проверьте, - усмехнулся Крымов.

- Придется, - кивнул Задорожный, не уловив иронии, опрокинул в себя водку, легко поднялся. - Разрешите идти, господин полковник?

- Подождите, - Вышеславцев вытащил из полевой сумки карту, отодвинув посуду, разложил ее на столе, - Пора из "мешка" выбираться... Настя, до станции далеко?

- Верст двенадцать-тринадцать.

- Есаул, необходимо выяснить, кто там и что... Какие части, куда двигаются и так далее... А вы, ротмистр, прощупайте соседние деревеньки. Если железнодорожный узел захватили красные, нам придется отходить именно в этом направлении...

- К Новороссийску?

- Да.

- А дальше? - сухо спросил Задорожный.

- Небольшое морское путешествие, - шутливо заметил Крымов.

- Меня это не устраивает.

Вышеславцев оторвался от карты. Задорожный поймал его взгляд, и какую-то долю секунды они смотрели друг другу глаза в глаза, зрачок в зрачок: первый - властно

и требовательно, желая знать правду, какой бы горькой она ни была, второй - с явным недоумением и замешательством, как будто хотел сказать: "Ну что я могу поделать, если нам с тобой такой расклад выпал".

Вышеславцев снова склонился над картой, ноготь большого пальца уперся в Крымский полуостров.

- По всей вероятности, сюда.

Задорожный заметил все: и непривычную растерянность полковника, и его нерешительность, когда он склонился над картой, и безразличие Крымова, очевидно смирившегося с положением загнанного зверя, но виду не подал, щелкнул каблуками, спросил;

- Разрешите идти?

- Идите.

Есаул вышел, и через минуту с улицы донесся дробный, приглушенный снегом перестук копыт сорвавшейся в галоп лошади.

- А он умнее, чем я думал, - сказал Крымов. - Здраво рассуждает и... У него есть стержень - знает, что ему делать.

- Ну и что же он, по-вашему, будет делать? - спросил Вышеславцев, почесывая невесть откуда взявшуюся кошку, которая примостилась у него на коленях.

- Не знаю. Но решение он принял.

- А вы?

- А что я? ~ вздохнул Крымов. - Я свой выстрел сделал. И промахнулся. Теперь очередь за противником. - Он встал, задумчиво прошелся по комнате, заметив на стене гитару, сиял, осторожно тронул струны. Звук понравился.

- Чья? - спросил.

- Мужа, - ответила Настя, вздрогнув от резкого и требовательного стука в окно.

- Кто? - вскинулся дед. Посторонний звук подействовал на него, как револьверный выстрел.

- На печь лезь! - зыкнула па него Настя, набросила

Полушубок и скользнула за дверь. Через минуту вернулась, бледная, с широко распахнутыми, испуганно блестевшими глазами.

- До вас, Владимир Николаевич!

- Кто?

- Жид.

- Жид? - переспросил Вышеславцев, думая, что

ослышался.

- В барском доме жиды остановились, беженцы; а ваши их... того!

- Зови! - Вышеславцев, догадываясь, что произошло, раздраженно махнул рукой.

В комнату расторопно вкатился высокий, неопределенного возраста человек - заячья, потерявшая форму шапка, ветхое драповое пальто до пят, шарфик из гаруса, из-под которого светилась длинная, худая, грязно-желтая шея. Глаза смотрели напряженно и заискивающе. Так смотрят дворовые собаки - дадут или не дадут кусок мяса.

- Я вас слушаю, - сказал Вышеславцев.

- Помогите, господин... - Кадык дернулся, шея плоско, точно у кобры, расширилась, образовав по бокам глотки две напряженные жилы с провалом посередине. - Простите, я не разбираюсь в званиях...

- Полковник.

Старик неожиданно рухнул на колени.

- Помогите, господин полковник! Дочек насилуют, а

младшей только четырнадцать...

- Встаньте! - Вышеславцев натянул шинель, взглядом поторопил Крымова и выскочил на заднее крыльцо.

- Машков! Нестеренко!

Из баньки вывалился Федя.

- Коня!

Черное, усыпанное яркими звездами небо... Дивная березовая роща... Белый двухэтажный каменный дом, похожий на собирающегося взлететь лебедя... Идиллия!

Патриархальная Русь!

Вышеславцев пришпорил коня, подъехал ближе и только тут обнаружил, что лебедь смертельно ранен: правый флигель разрушен, парадные днери вырваны, зияющие провалы окон озарены пламенем. Вместо с пламенем рвалась на свободу зажигательная мелодия знаменитого еврейского танца.

- Гоголь! Мистика! - пробормотал Крымов, соскакивая с коня и прислушиваясь. - Вы знаете, что они поют?

- Сейчас узнаю. - Вышеславцев обернулся, взмахом руки велел Машкову и Нестеренко следовать за собой.

Посреди огромной, очевидно парадной, залы полыхал костер. Вокруг него, взявшись за руки, кружился хоровод - мужчины, безусые юнцы, женщины. Баянист наяривал "Семь сорок", а хор, дружно отплясывая, чеканил: "Бей жидов, спасай Россию!" Руководил этим смешанным хором взводный второго эскадрона подъесаул Колодный. Он стоял в центре, дирижировал и то и дело орал: "Веселе-ей!" И для устрашения размахивал шашкой. Острый клинок, отливая серебром, разгульно свистел над головами танцующих.