– Михаил.

– Как интересно звучит, – протянул после небольшой паузы старик, – а откуда ты?

– Вы всё какими-то загадками со мной общаетесь, а это очень расстраивает. Неужели я вас чем-то обидел?… Ну да бог с вами. Я из Златоуста. А не желаете помогать – так и скажите. Я понятливый.

– Не знаю, что тебе и сказать, Михаил. Того места, что ты назвал в нашей земле нет.

– Нет? О… ну, значит,… может быть, вы о нём не слыхали. Это город. Довольно большой по меркам Урала, – Миша почесал затылок и добавил себе под нос, – живёте тут в глуши лесной. Хоть бы выбрались на свет посмотреть. Сектанты.

– Как ты сказал последнее слово? Не слышал такого.

– Не слышали и ладно. Не всё ж вам знать. Хотя, раз уж работаете в туристической индустрии, географию края знать должны бы. Так что? Поможете?

– Какой индустрии? О таком тоже не слыхал. Не знаю. Много в наших землях кого есть, а о таких не слышал, – посетовал старик. – Ты, однако, Михаил, иди всё-таки приляг. Тебе отдохнуть надо. Много чудного болтаешь. Вот и ноги твои отдыха просят.

– Да не хочу я отдыхать, – начал заводиться мужчина. – Я и так застрял у вас. Дайте мне, пожалуйста, на прокат брюки, рубашку и какие-нибудь ботинки. Я всё верну, клянусь! Могу оставить расписку, если не верите. Вы мне помощь оказать даже обязаны! Это гражданский долг, между прочим. А я отблагодарю, не обижу. Покажите, наконец, где ближайшая станция или телефон! Мне надо действовать, дедушка. Не берите вы грех на душу. Что же вы это – то лекарством поите, а то дурака включаете?! Так дело не пойдёт!

– Вот что, милый человек, я тебе сейчас помогу. Обожди меня, – Гобоян поднялся с пня и пошёл к дому. По пути он шлёпнул ладонью пузатый горшок, что был надет дном на столбик ограды и послушно склонился к хозяину.

– Вот влип, ёлки-палки! – выругался Миша и сплюнул на землю. Угодье старика не было тюрьмой. Смыться отсюда не составляло труда, но куда затем идти? Этот хоть руки не связывает.

Испытывая потребность в действии, Миша всё же прогулялся до забора, ограждавшего землю старика с запада. Но довольно скоро обжёг босые ноги о поросли крапивы, подступившей к дому со всех сторон. Чертыхаясь, он привалился спиной к бревенчатой стене и стал в нетерпении потирать руки. Ну и чёрт с тобой! Спровадишь. Как миленький.

Вскоре из-за угла снова показался старик. В одной из его рук был небольшой деревянный стакан, в другой какое-то тряпье.

– Выпей, пока я разберу тебе одежду, – Гобоян сунул Мише в ладонь стакан с жидкостью, что качалась на дне.

– А что это? У вас всё какое-то необычное, я уже боюсь и пробовать.

– Разве тебе стало хуже? – удивился старик.

– Нет-нет! Наоборот, такое ощущение, будто в груди новый мотор заработал, и в мышцах усталости как ни бывало! Вам бы с этими рецептами в сборную России!

– Ты пей, Михаил. Это не противно. Не бойся.

– Да я и не боюсь. Тоже мне, – Миша выдохнул в стакан и опрокинул в себя содержимое разом.

По ощущениям ничего необычного. Похоже было на воду со слабым привкусом сахара. Но уже через несколько секунд мужчина явственно ощутил вялость в ногах, будто те таяли под ним. Он не чувствовал пяток. От колен и в бёдрах ноги загуляли от напряжения. Миша охнул и чуть ли не плюхнулся на знакомый ему валун.

– Что-то вдруг расквасило немного, – словно оправдываясь, сказал он Гобояну. – Ты что там мне подмешал, дед?

– Не обращай внимания. Это пройдёт. Давай теперь о городе твоём. Можешь рассказать мне о нём? Говори и не останавливайся.

– О городе можно. Он такой… – Миша послушно залепетал что-то, а сам нырнул в ощущение самого себя. Эхом вечерней свежести его внутренности наполнила такая лёгкость, что хотелось летать и щебетать будто птица. Вобрать в себя весь мир, каждую молекулу которого теперь хотелось считать своей кровной. Говорить об этом, восторженно и возвышенно. И петь. Да, петь! Сделать это для каждого, кто на свою беду не видит мир таким же прекрасным, каким его видит Миша.

– … мой город, – наконец услышал себя Михаил – он близок мне так, как могут быть близкими только очень любящие друг друга люди.

– Наверно там есть и та, которая тебя любит, а ты любишь её, не так ли? – спросил старик.

– Наверно, – засмеялся в эйфории Миша, – только я про неё пока не знаю.

– А про кого ты знаешь?

– Я? Про свою маму. Она меня всегда ждёт. По-настоящему умеют ждать только матери. Мне кажется, они сотканы из ожидания. Будто с нашим рождением от них отделяется такая часть их самих, которую они после всегда жаждут вернуть к себе ближе. Выпавший камень из ожерелья. Без него оно уже так не блестит. И мамы наши уже не блестят. Только когда утраченный камушек к ним возвращается снова, они наполняются тем неземным светом, что трудно описать словами… Я часть своей мамы! Вот забавно, – Миша рассмеялся. – Мамы могут без нас обойтись. Но разве легко оставаться неполноценным? Как жить без глаз или голоса? Быть может я её глаза? Каково ощущать, что я лишаю её их? Зачем такое испытание мне сейчас ко всему вдобавок?… Ну вот, уже и сам без неё тоскую. Уеду нынче от вас и отправлюсь к маме. Попьём с ней чаю…

– А ещё?

– Что ещё? Что ещё со мной?… Завод, работа. Я же работаю, дедушка. Это вы тут на печи лежите, а я зарплату получаю. Поделки делаю.

– Говори дальше.

– А что говорить? Мне и этого довольно. У меня никого нет, старик Гобоян. Но я счастлив! Поверь мне, я счастлив жить и делать своё дело.

– Мне очень приятно это слышать. Но, что ты думаешь, где ты сейчас находишься?

– Я не знаю. Где-то за городом. Может меня обобрали? А? Краски, скорее всего, стащили поганцы. Да и плевать! Отчего-то сейчас не сержусь. Ах, милый старик! Если бы можно было жить так же фривольно как вы здесь. И работать. Конечно, работать… Какая же у вас здесь красота! Мои глаза словно рождаются заново. Я же без очков вижу! Это какое-то чудо! Как такое возможно вообще? Я без очков не умею видеть. Ты представь себе – сколько лет не мог без них обойтись, а теперь вон оно что! У вас что, воздух волшебный? И мышцы будто очнулись от сна. Просто удивительно!

Гобоян смотрел на жизнерадостного гостя и улыбался сам. Лишь только глаза молчали. Они уже давно не смеялись. Он дал ложку отвара Мише, чтобы примирить того с реальностью, успокоить. Ему ещё предстоит осознать боль разлуки с привычным окружением. А сейчас пускай летает в эйфории. Долго ли краскам этого мира ещё осталось блистать как нынче?

В глазах старика отражалась тень тревоги. Он был всерьёз озабочен. Если бы хоть кто-нибудь здесь знал насколько серьёзно.

– Пойдём, я провожу тебя, – старик поднялся и, подставив руку Михаилу, повёл его в сторону амбара.

– Зачем мы сюда? А, впрочем, какая разница! Отдохнуть хочу. Щекочет мне ноздри ветер какого-то предчувствия! – Миша неуверенно продолжал идти на ватных ногах, то и дело, заглядывая в лицо Гобояна.

– Мне тоже, – не удержался хозяин дома.

– Ты понимаешь, дорогой дедушка, что я совершенно изменился с этой минуты? Ты уж прости мне всякие вольности, и то, что на «ты» с тобой,… вами, говорю. Я будто пьяный. Не знаю как это сказать. Но я теперь многое могу. Многое!

– Знаю, знаю. Но сейчас тебе надо поспасть, – Гобоян ввёл мужчину в прохладную темноту амбара и препроводил к пухлым копнам душистого сена.

Миша рухнул в них и вытянулся во весь рост с блаженной улыбкой на лице.

– Отдыхай. После отрада-воды тебе потребуется время. И оно у тебя есть. Не думай ни о чём, смотри сны. Иногда в них больше жизни, чем наяву. А теперь прощай.

Старик вышел и медленно побрёл к дому. Открыл тяжелую дверь, но не смог переступить порог. Привалился к косяку и прикрыл глаза: А может это всё-таки не он? Возможно ли это так скоро? Не мог ли он ошибаться?

Гобоян собрался с силами и прошёл внутрь. Осмотрел своё аскетичное, но милое сердцу жилище. Широкие скамьи под окнами, крепкий овальный стол, табуреты. Обереги и сушёные травы, висящие на стенах. На столе камни для помола и остатки толстых стеблей травы. Прохлада и темнота сруба обняли его уютом, который зачастую мы и именуем домом.