Я уныло рассказал об этом случае Бенедикте, но она только улыбнулась и покачала головой.

— Ты никогда не застанешь Джулиана врасплох, — сказала она. — Пока он сам этого не захочет.

— Но каков он, Бенедикта, как выглядит?

Она задумчиво поглядела на меня несколько секунд и сказала:

— В нем нет ничего особенного. Думаю, он такой же, как все.

— Ты сама его когданибудь видела? — спросил я по внезапному наитию. Вопрос вырвался у меня сам собой, и я тут же почувствовал всю его абсурдность. Но Бенедикта сдержалась и ответила:

— Ну разумеется, видела, конечно.

Но тон, каким она это сказала, показался мне странным. Если пришлось бы «толковать» его в манере неподражаемого Нэша, я бы понял его так: «Думаю, человек, которого я видела, это Джулиан, но я не до конца уверена». Мысль эта, однако, показалась мне не очень достойной, поэтому я отогнал её и сменил тему:

— Ну да ладно, надеюсь, на свадьбе мы в любом случае увидим его.

Но оказалось, я снова ошибся, потому что ни Джулиана, ни вообще гостей на свадьбе не было, хотя в доме повернуться было негде от подарков и телеграмм с поздравлениями.

Свадьба! Можно ли представить более странную свадьбу? Я, конечно, ни о чем не спрашивал, но и меня ни о чем не спрашивали. Я к приготовлениям не имел отношения, но полагаю, что с Бенедиктой по крайней мере советовались (если она вообще всем не руководила). Допускаю, что она решила придать торжеству исключительно частный характер, только и всего. И ничего другого. У меня тоже не было никого, кого бы хотелось пригласить. Без семьи. Дядя — в Америке, какието родственники — в Индии, вот и все.

Но это было моё первое посещение «Китая», нелепого, мрачного загородного дома, который должен был стать нашим «гнёздышком»; к тому же мы прибыли туда под вечер, поскольку церемония бракосочетания была назначена на полночь. «Китай» мертвящий!

С башенками и рыбными садками, огромным парком, спальней, отделанной золотой парчой, грандиозным бассетовским органом. В конце обычного рабочего дня коллеги по совету директоров заходили по очереди ко мне в кабинет, чтобы пожелать удачи и счастливого медового месяца, отпуская полагающиеся в таких случаях шуточки, что, мол, посещают осуждённого в его камере и все в таком роде. После этого я взял такси, чтобы успеть домой к раннему обеду, и увидел, что холл забит готовым к отправке багажом, а у подъезда ожидает служебная машина. Дорога за город была волшебной, захватывающей. Она пахла апельсинным цветом и побегами в неизвестность. Я представлял шумное сборище гостей, среди которых Джулиан и некоторые из его сотрудников, ктото, может, с жёнами, чтобы уравновесить силы добра и зла. Скажу больше, я думал, что Джулиан будет по крайней мере нашим свидетелем. Мы почти не разговаривали, пока машина медленно пробиралась по скользким окраинным улочкам в направлении Гемпшира. Бенедикта сидела прижавшись ко мне, бледная и немного растерянная, её рука в перчатке лежала в моей. После церемонии нас должны были отвезти прямо в Саутгемптон и посадить на «Полярную звезду» — океанский лайнер, принадлежащий «Мерлину». Но бракосочетание предполагалось, конечно, гражданское. Никаких церковных колоколов для Чарлока.

Это была долгая зябкая поездка, с блеском моросящего дождика в белом свете фар, прорезавших сумрак леса и пустошей. Восторг предвкушения уступил нежной торжественности. «Бенедикта!» — шепнул я, но она только крепко сжала мою руку и сказала: «Шш, я думаю». Я гадал, о чем она могла думать, устремив взгляд сквозь густеющие сумерки. О прошлом, тайну которого не поверяла никому?

Наконец шины зашуршали по длинным аллеям, похожим на зеленые туннели, в конце которых пылал золотой свет. Это сиял огнями дом, полный народу. Гдето, не унимаясь, трезвонил телефон. Но, к моему удивлению, «народ» сплошь состоял из слуг. Квинтет на хорах для музыкантов, украшенных лепниной в стиле рококо и архаичными росписями БернДжонса, играл до того тихо, словно боялся услышать себя. Бесшумно, как больничный персонал, суетились лакеи и горничные, словно готовился грандиозный бал. Подобный штат слуг мог бы обслужить свадебный пир на четыре сотни гостей. Но тут и следа гостей не было. Хотя в холле на мраморных столах высились горы телеграмм, а нелепые, пышно убранные в эдвардианском стиле анфилады пустых комнат были забиты подарками — тут было все, от концертного рояля до серебряных горшков и безделушек всякого сорта и размера. Это сочетание зловещей пустоты и безрассудного расточительства ошеломило меня.

Но Бенедикта, как мотылёк, порхала по комнатам, лицо сияло от удовольствия и гордости, глаза горели от восторга, скользя по лесу канделябров с призрачными подвесками венецианского стекла. Тогда меня и поразило, насколько Афины не её город. Интуиция подсказала мне, что этот старый заплесневелый дом с его грубоватыми формами вызывает ассоциации со Стамбулом — теми его разваливающимися дворцами в stylepompier, воспроизводившимися по единому образцу и увешанными зеркалами в потускневших багетах. Гардины из Бадена и По — да, вот что помогало ей чувствовать себя понастоящему дома, ощущать своё единство со всем этим.

— Как, разве тут никого нет, кроме слуг? — спросил я, и её пляшущие глаза мгновение смотрели на меня, прежде чем белокурая голова кивнула утвердительно.

— Я же говорила тебе. Лишь мы с тобой.

Лишь мы! Но мы только что прошли мимо невероятно длинного стола, накрытого для полночного ужина: подобное количество еды (прикинул я в смятении) явно было обречено перекочевать на столы слуг. Это было изумительно, это было жутко. Меня окатила волна нежности к бедному Бэйнсу — единственному здесь близкому лицу, — который в этот момент направлялся к нам с пачкой телеграмм — поздравления от Иокаса, Джулиана, Карадока, Ипполиты. Эти краткие послания из потерянного мира Афин и Стамбула причинили мне внезапную боль — прозвучав чуть ли не как грубая шутка. Бэйнс сказал:

— Они ждут в библиотеке, мадам.

Бенедикта царственно кивнула и пошла вперёд, показывая мне дорогу. Шум квинтета сконфуженно провожал нас. Кругом были цветы — груды букетов, составленных профессионалами своего дела: волны их тяжелого аромата качались среди теней, отбрасываемых свечами. И все же… все это, поймал я себя на мысли, похоже на кино. Бэйнс, вышагивавший впереди, распахнул очередную дверь.

Библиотека! Конечно, открыл я это позже, но все в этой огромной и красиво убранной комнате с балконами и лепниной, куполом потолка цвета морской волны, с её глобусами, атласами, астролябиями и географическими справочниками было сплошным мошенничеством: все книги в ней были бутафорскими! Хотя, разглядывая корешки, можно было представить себя в комнате, содержащей буквально всю культуру Европы. Но книги были весёлым розыгрышем — пустые клеенчатые коробки с позолотой. Декарт, Ницше, Лейбниц… Не были ли в таком случае все эти свечи и огонь в камине осторожным и, возможно, игривым намёком на похороны? Нет, не может такого быть. Большой стол, покрытый блестящей зеленой скатертью, с цветами, свечами и раскрытой книгой записей актов гражданского состояния служил всетаки алтарём. У стола рядом с окружным регистратором, выпятив плоский, как лопата, зад, стоял Шэдболт; по бокам стояли зачуханного вида клерки, готовые сыграть роли свидетелей, если понадобится. Мы поздоровались с притворным сердечием.

Бенедикта подала знак начинать, а я нашарил в кармане кольца.

К моему удивлению, тоскливая церемония гражданского бракосочетания глубоко тронула её. Все длилось не очень долго. По сигналу появился расчувствовавшийся Бэйнс с шампанским на подносе, и мы с облегчением выпили. Шэдболт произнёс задушевный тост, и Бенедикта медленно прошла по дому, касаясь своим бокалом бокалов слуг, которым тоже налили немного шипучего, чтобы было чем отвечать. Спустя час мы снова были в дороге, держа путь на Саутгемптон. Шёл дождь. Шёл дождь. Мне не терпелось увидеть синюю горлянку средиземноморского неба. Бенедикта уснула, её длинный нос скользил вниз по моему рукаву. Я нежно баюкал её. Вид у неё был ужасно лукавый. С губ время от времени слетало лёгкое похрапывание.