29.6.80. Фред был у Васьки Аксенова, которого теперь все «патриоты» называют Гинзбургом. И не иначе.
Васька уезжает. Купил дом за 35 тыс. для сына, дача какого-то маршала в Переделкино. Дома – иностранцы, Белла Ахмадулина с Борисом Мессерером. И жена Майка[73], которой, как Васька сказал, он обязан жизнью.
Много говорили обо мне. Он сказал: «Сене этого романа («Ожога») не понять. Он этого не пережил[74]».
Рад был Фреду, прислал пьесы и книжку с трогательной – религиозной – подписью.
Молился истово, ставил свечки – как много изменилось за эти 25 лет![75]
Вот она, моя молодость, мой лицей.
24.7.80. Уехал Васька с женой Майей, с ее дочкой, зятем и внуком. Целый кортеж. Что-то кончилось сразу, отпал целый пласт и моей жизни, как все странно – и даже невероятно!
19.10.81. Ст. Рассадин о Васе. Он признает только рассказы, могла быть одна хорошая книга. Но вся его проза третична. Он не русский писатель, его традиция – Апдайк, Олби. Рассадин очень высоко ставит Войновича. Особенно первую часть Чонкина и «Иванкиаду». О Битове без интереса – худой Набоков, старательный, предельно-скучный… Высоко о Гордине[76] – как о мозге… Отсутствие русской традиции снижает Васькину перспективу… Пока его доход – мать[77].
17.12.82. Какого Ваську я вспоминаю? На Ракова. Он лежит на моем диване у окна, говорит о своей статье о Сэлинджере.
– «Он смотрит на мир еврейским глазом».
– Ты так и написал?
– Так.
Что-то странное, невероятное в этом, революция прямо.
Он, Васька, внешне вполне домашний, обычный, ничего в нем вроде непонятного, но где, где все это вмещается? Почему я не могу его понять?
Да, он – талант, вот в чем дело, большой талант.
1.1.84. У Аксенова в «Катапульте» (замечательный рассказ!): «Человек мечтал когда-то уподобиться птице, а превратился в реактивный снаряд». Это все о современном мире! Как точно!
27.9.84. Прочитал «Машеньку»[78]. Удивительный по тонкости роман. Какая тоска по земле своей, какая оторванность от нее, какая сила любви.
Роман наоборот, роман оттуда. Убеждает, что именно эти любили Россию, и их любовь умирает вместе с ними.
Была ли Россия у «новой волны», у Васьки и пр.? Нет, мне кажется, эти уже ехали за другим, от непринятого, нелюбимого, от ничего.
У Ганина[79] был дом, большой и нематериальный дом, его дух.
Эти зовут к себе, приглашают на лучшее, те лучшего не знали, лучшее было их прошлым.
10.5.86… Вспоминаю Аксенова, он шутил:
– Что-то давно меня не ругали.
Может, он был прав, так и нужно.
6.8.86. А на улице гудит мир. Мамлеев в Комиздате – зам. министра[80], Залыгин в «Новом мире», Бакланов в «Знамени». Юра Андреев, поговаривают, идет в Пуш. дом[81], где давно передрались все пауки. Ах, если бы Васька был здесь, все для него было бы прекрасно.
26.3.89. Марк Розовский[82], с которым я отдыхаю, рассказал о Ваське – он не верит, что это у нас надолго. Потом Марк вспомнил анекдот:
Журналист (подносит рабочему микрофон):
– Антисемитизм у вас есть?
Рабочий (со вздохом):
– Ни хрена у нас нет.
24.11.89. Москва. Сегодня удивительный день – встречи с Аксеновым. Днем я и Фред увидели его в «Юности» очень коротко – с нас Таня Бобрынина[83] взяла слово: «не больше минуты!» – обнялись, поцеловались, ахнули. И договорились увидеться на спектакле Табакова: «Затоваренная бочкотара»[84].
Пришли втроем – Фимка, Фред, я.
Васька исчез, поговорили с Китом (Алексеем) – огромный, двухметровый красавец, с добрым «киркиным» лицом – больше семит, чем русский. Милый, разговорчивый человек. Сказал, что были у деда, которому 91 год. Все нормально, но иногда вырубается в разговоре. Сказал, что Васька взят в оборот, интервью на даче у Рыбакова[85], у себя в Переделкино, у Юлика Эдлиса[86] (сегодня в 12), а вечером «Крутой маршрут» в «Современнике».
«Бочкотара» был спектакль-праздник. Во-первых, действительно хорошо. Очень! Весело, остро – настоящий театр. И очень современно.
А в финале – замечательно-теплые слова Табакова.
– Вот, Вася, видишь – настоящая литература и через двадцать лет живет. Теперь ты понимаешь, что такой ярый антисоветчик – а мы тебя любим. И что получилось – от недоучившегося доктора…
– Как недоучившегося! – сказал Васька. – Тут мой однокурсник, он подтвердит…
Потом Васька сказал о «Бочкотаре»:
– Это настоящая аграрная литература, что это они там возражают. Жаль, Белова[87] не было…
Смешно получилось, когда Ваську стали вызывать, а он пошел к сцене по скамейкам.
А декорации – это поролоновые надолбы, бесформенная, укрытая (как бы) бочкотара. И он прыгнул на нее. Его подхватили и стали бросать в воздух.
Был посол Мэтлок[88], было много дипломатов.
И еще Олег сказал:
– Ты теперь видишь, Вася, что, когда тебя там в Америке по цензурным соображениям ставить не будут, мы тут с удовольствием… И вообще, что там техасщина, айовщина, саратовщина – давай сюда, мы с удовольствием…
25.11.89. Посмотрели «Крутой маршрут»[89]. Васька сказал: «Смотреть чудовищно тяжело». Но и не только, думаю, оттого, что сын. Спектакль физиологичен и труден, какая-то тяжесть от криков, стенаний, боли пронизывает тебя не как в художественном произведении, а как при прижигании папиросой. А тут еще ждешь, что героиня – Неёлова[90] – крикнет: «Вася!»
Поговорить не удалось. О капустнике ничего не сказал[91], ушли тихо, не хотелось настырничать.
Утром сегодня помчались на аэродром проводить, но тут получилось лучше: они с Майей проходили таможню. Я увидел телекамеры, испуганно крикнул: «Это вы снимаете Аксенова? Он уже прошел?» Оказалось, Васька за моей спиной. Снова прощались. Сфотографировались, я передал ему письмо, в котором сказал, что хотел: он все эти годы много для нас (для меня) значил.
– Приедешь в Ленинград?
– Хочу, если там останутся русскоязычные.
Он пошутил. Сейчас образовалось общество «Единение» – они считают, что все в Ленинграде захватили евреи. Глава – Сергей Воронин, но там Марк Любомудров, Юван Шесталов[92]… Две как бы группы – «русские» и «русскоязычные», то есть евреи…
28.11.89. Сегодня уезжаю из Москвы. Сижу в «Украине», гляжу в окно – прекрасный номер, замечательная поездка.
Встречи с Васькой не очень-то значительны, но все же приятные. Поговорить так и не удалось. Вручили конверты с письмами[93], я сделал две ошибки, долго поколебавшись в правописании. Обидно.
Поцеловал Майе руку, сказал:
– Я – Сеня Ласкин.
– А! Это вы? Знаю, знаю…
Табаков сказал:
– Мазаль тов![94]