Но корреспонденту было не до трубок. Он помнил, с каким нетерпением ждет редакция статью Толстого, и вроде бы шутя сказал:

- Алексей Николаевич, если я задержусь, меня уволят...

- Ничего, - улыбнулся в ответ писатель, - я вас как-нибудь устрою. Однако разговор, грозивший затянуться, на этом оборвался, - Толстой снова вернулся к письменному столу и принялся размашистым почерком дописывать свою статью.

К тому времени, когда статья была закончена и поступила наконец в редакцию, обстановка на фронтах еще больше ухудшилась, немцы вышли на ближние подступы к Москве, и все наши помыслы, все заботы сосредоточились на битве за столицу. Нужно было и в статье Толстого как-то связать Днепрогэс с Москвой. Пришлось Медведовскому еще раз ехать в Горький.

Толстой быстро внес в готовый текст необходимые дополнения, и 19 октября его статья под названием "Кровь народа" появилась в "Красной звезде", заняв половину третьей полосы. Позже Алексей Николаевич отметил в своей автобиографии, что это было одно из двух его публицистических выступлений, получивших "наибольший резонанс".

В статье прозвучали новые мотивы. Говоря о великих жертвах, на которые идет наш народ во имя победы над врагом, писатель сделал акцент на том, что являлось главным в разгар битвы за Москву:

"Но жертвы самой большой, но Москвы в жертву мы не принесем. Пусть Гитлер не раздувает ноздри, предвкушая этот жертвенный дым. Звезды над Кремлем кинжальными лучами указывают русским людям: "Вперед! Вперед на сокрушение врага! Вперед - за нашу свободу, за нашу великую Родину, за нашу святыню - Москву!"

Огромное впечатление, произведенное этой статьей на умы и сердца советских воинов, засвидетельствовал критик Александр Дымшиц, работавший тогда в армейской газете:

"Помнится, в дни, когда враг угрожал столице, поздней осенью 1941 года, в полку на Карельском перешейке агитатор читал бойцам перед строем статью Толстого "Кровь народа". Люди стояли молча, охваченные глубоким душевным волнением. Волновался и агитатор, голос его то срывался, то возвышался до крика. Чувствовалось, что от слов Толстого, ясных и веских, каждому бойцу становилось легче на душе, ибо каждый из нас верил писателю, утверждавшему, что поход Гитлера на Москву закончится нашей великой всенародной победой.

А когда агитатор дочитал статью, я услышал, как пожилой солдат с характерным псковским выговором сказал другому, молоденькому и голубоглазому, что Москву, видно, и впрямь отстоят и что "Толстой пишет крепко и доказательно".

* * *

Ведя речь о связях редакции с Алексеем Толстым в период его пребывания в Горьком, я многократно называл нашего корреспондента Дмитрия Медведовского. О нем самом тоже надо сказать немного.

Не случайно мы посылали именно его к Толстому. Писателю нравился этот боевой, неутомимый журналист, с которым он познакомился еще в 1939 году во Львове во время освобождения Западной Украины, ездил с ним к летчикам. Личные симпатии в нашем журналистском деле тоже не мало значат.

Медведовского очень ценили в редакции. И пожалуй, больше всего за то, что он мог, как у нас говаривали, хоть из-под земли добыть нужный для газеты материал. О нем можно сказать, что это был репортер от бога. Если где случалась заминка, завал, туда сразу же мчался в порядке "скорой помощи" Медведовский и с пустыми руками не возвращался.

Запомнился еще с первого полугодия войны такой случай. Дошел до нас слух, что один из парашютистов прыгнул с высоты 700 метров. Что-то случилось с парашютом - не раскрылся, но человек, упавший на землю, не получил даже повреждений. Вызвал я к себе Медведовского и говорю:

- Надо бы дать заметку об этом.

- А где такое случилось? - осведомился Медведовский.

- Вот этого я совсем не знаю. Ищите...

Он обзвонил всю Москву, все подмосковные аэродромы. Никто ничего не знает. Впервые от него, мол, услышали о таком чрезвычайном эпизоде. И все же к вечеру принес заметку. Нашел-таки воинскую часть, где служил парашютист, и там все узнал. Оказывается, ему повезло: приземляясь, он скользнул по заснеженному склону глубокого оврага и не только не разбился, но даже повреждений не получил. И не только из-за исключительности этого эпизода, но и из-за уважительности к Медведовскому заметку напечатали на первой полосе, под передовой.

Так он работал в самой редакции, и это нас вполне устраивало. Но не устраивало самого Медведовского. Он рвался на фронт, и, к нашему удивлению, не корреспондентом, а непосредственно на боевую работу. Долго я тянул, но в конце концов он добился своего. В середине сорок третьего года я вынужден был уступить ему, так же как в свое время уступил настойчивым просьбам капитана Назаренко. Медведовский получил назначение на должность заместителя командира полка по политчасти в 23-ю стрелковую дивизию. Со своим полком он прошагал до Чехословакии, не раз отличался в боях, был дважды контужен и ранен. Много можно было бы рассказать о его мужестве и доблести в бою. Но ограничусь лишь несколькими строками из книги воспоминаний бывшего начальника штаба этой дивизии, впоследствии командарма, ныне генерал-лейтенанта, Героя Советского Союза С. А. Андрущенко:

"На правом фланге бой разгорелся с еще большим ожесточением. Гитлеровцы бросили здесь до батальона пехоты при поддержке десяти танков и САУ. Пропустив машины через свои окопы, бойцы встретили пехоту дружным залповым огнем. Организовал его находившийся там заместитель командира полка по политчасти Д. Д. Медведовский, человек исключительной смелости, любимец бойцов. Само его появление среди воинов всегда вызывало воодушевление..."

Как было не радоваться нам за своего краснозвездовского однополчанина!

* * *

После почти трехнедельного молчания наконец объявился Константин Симонов. Прислал очерк. Но не об английских летчиках, для чего был послан в Мурманск, а о дальних разведчиках из морской пехоты.

Причины выяснились уже по возвращении Симонова в Москву. Он побывал в английской летной части, собрал интересный материал и даже написал очерк. Но в тот самый день, когда работа была закончена, пришла газета "Известия" - и там Симонов увидел репортаж на эту же тему. С досадой отметил про себя: "Опоздал, обскакали нас". И не стал обременять телеграф "бесполезным делом".

Да, мы не любили ходить по дорожкам, протоптанным нашими коллегами. Однако это был особый случай. Тут Симонов, пожалуй, ошибся. Вероятно, мы бы все-таки напечатали его очерк.

Но чего нет, того нет. Обратимся к тому, что есть, - к другому очерку Симонова, напечатанному в газете 19 октября. К слову сказать, этот очерк Константина Михайловича можно найти лишь в комплекте "Красной звезды". А он небезынтересен, хотя, вопреки обычному правилу Симонова, написан не по личным впечатлениям, а на основе продолжительной беседы с командиром разведгруппы лейтенантом Геннадием Карповым. Читая этот очерк, поражаешься, как много в нем деталей, которые, казалось бы, могут открыться лишь тому, кто сам при сем присутствовал. Вот, к примеру, картинка возвращения разведгруппы из привычного ночного поиска:

"Идти в обход было поздно, оставалось прорываться прямо вдоль берега. На их счастье был отлив. Во время отлива здесь, на побережье, обнажаются отмели и мелкие островки сливаются с берегом. Поддерживая истекавших кровью товарищей, прячась за каменистыми островками, разведчики по колено в воде пробирались по морскому дну вдоль берега, шли медленно, падая, срываясь со скользких, обросших морской травой камней.

Было уже под утро, когда они дошли до наших позиций. Трое здоровых поддерживали троих раненых. Один остался лежать там, в скалах Финляндии, скрестив на груди неподвижные руки. Далеко за линией фронта все еще не утихала артиллерийская канонада. Еще били немецкие орудия и минометы по каменистой сопке, будто бы занятой неуловимыми русскими и ставшей могилой для нескольких десятков немецких солдат".

Из того же очерка читатель узнает, что Карпову и его боевым товарищам приходилось порой и покруче: