Илья Григорьевич давно рвался на фронт, но мы его не пускали. Все-таки он был уже не молод и делал в редакции очень важное дело. Никто не мог упрекнуть Эренбурга за "тыловой образ жизни". А свое бесстрашие он доказал еще в Испании.

Однажды, в июле кажется, когда немецкие самолеты стали прорываться к Москве, а Илья Григорьевич - в который уже раз! - завел разговор о командировке на фронт, я предложил ему:

- Поезжайте к нашим летчикам. Чем там не фронт?

Эренбург рад был и этому. Тотчас отправился в авиаполк, сбивший уже с десяток немецких бомбардировщиков. Пробыл там день и целую ночь, а утром прямо с аэродрома зашел ко мне. Его будто подменили. Куда девались недавняя угрюмость и суховатая сдержанность! Он словно бы сбросил с плеч стопудовую тяжесть переживаний, давивших в те трудные дни каждого из нас. Увлеченно стал делиться со мною впечатлениями, навеянными поездкой. Потом поделился этим и с читателями "Красной звезды":

"Идиллические окрестности Москвы - леса, речка, лужайки с яркими цветами, запах смолы и сена. Никто не догадается, что здесь командный пункт аэродрома. Воздух Москвы охраняют смелые летчики.

Под вечер тихо. Некоторые летчики спят, другие читают газеты или валяются на траве. Близок час ночной работы. Телефон: "Группа бомбардировщиков замечена над Вязьмой". Летчики наготове. Мощные прожекторы пронизывают небо, их лучи рыщут, мечутся, настигают незримого врага. Вот он... И тотчас вдогонку несется истребитель.

Двадцать минут длится воздушный бой. Слышны пулеметные очереди. В небе огоньки. И вдруг над лесом пламя - это летит вниз "юнкерс".

Эренбург познакомился тогда с незаурядным летчиком - лейтенантом Титенковым и довольно подробно рассказал о нем в газете. Писательское чутье не подвело Эренбурга. Вскоре Константину Титенкову было присвоено звание Героя Советского Союза.

Грешным делом, я рассчитывал, что эта поездка хоть на какое-то время угомонит Илью Григорьевича. Куда там! После нее он еще настойчивее стал домогаться командировки на фронт. И я решил: пусть уж едет вместе со мной, все же, полагал я, мне легче будет совладать там с ним, чем кому-нибудь другому, - где не достанет силы убеждения, выручит редакторская власть.

...Рано утром Илья Григорьевич впервые облачился в военную форму. Вид у него был далеко не бравый. Из того, что имелось на нашем вещевом складе, Василий Иванович Одецков с трудом подобрал для сутулой фигуры Эренбурга мало-мальски сносные гимнастерку и бриджи. А вот с сапогами оказалось хуже - голенища болтались на тонких икрах, как порожние ведра. И с пилоткой не ладилось: из-под нее все время выползали космы; это раздражало Эренбурга - он сдвигал ее то к правому, то к левому виску.

Мы сразу же отправились в путь. С нами поехал еще писатель Борис Галин: редакция продолжала усиливать свою спецкоровскую группу на Брянском фронте.

Дорога пролегала по живописным местам центральной Руси: пологие спуски и подъемы, тихоструйные реки, сосновые рощи и березовые колки, села с деревянными домами и пылающими рябинами. Ночевали мы в Орле, в каком-то штабе. Эренбург улегся на диване, Галин примостился на столе. Поднялись на заре, но произошла задержка. Дома Эренбургу не понравились почему-то выданные Одецковым портянки, и его жена Любовь Михайловна заменила их какими-то бело-розовыми полосками более мягкой, что ли, материи. И вот теперь Илья Григорьевич мучился: наматывал эти полоски на ногу, разматывал, снова наматывал, пока не пришел на помощь Галин.

К полудню мы были под Брянском. Командный пункт фронта, по данным Генштаба, располагался восточнее города, в районе станции Свень. Туда мы и держали путь. Однако Илья Григорьевич попросил хотя бы на часок заехать в город. Недавно, читая радиоперехваты, писатель увидел сообщение о том, что Брянск занят войсками Гудериана 3 сентября. Эренбург располагал также неотправленным письмом убитого лейтенанта Горбаха из штаба Гудериана. Этот лейтенант еще 21 августа писал какому-то господину в Германию: "Сомкнем через Брянск и Тулу за Москвой последнее кольцо вокруг советов. Вы, очевидно, удивлены, что я открыто рассказываю об этом? Но когда вы получите мое письмо, все то, о чем я пишу, станет действительностью".

Илья Григорьевич убеждал меня, что ему обязательно надо побывать в Брянске, увидеть все своими глазами, чтобы ответить брехунам.

Что ж, повернули на Брянск. Магистраль оживленная. Обгоняем замаскированные зелеными ветками военные машины. А навстречу по обочинам дороги движутся крестьянские подводы. Это колхозники возвращаются из Брянска с базара. Преимущественно женщины и старики.

Миновали мост через Десну. На каждом шагу - следы недавних бомбежек. На многих улицах торчат одни печные трубы. Кое-где еще тлеют очаги пожаров. Но жизнь протекает здесь вообще-то нормально.

Пульс прифронтового города бьется учащенно, но паники нет. Открыты магазины, почта, телеграф. Возле горсовета очередь - там выписывают ордера на жилье тем, кто остался без крова. По улицам шагают патрули истребительных отрядов: местные рабочие с трехлинейками за плечами. На железнодорожных путях дымят паровозы. Возле них снуют машинисты со своими сундучками. Приходят и уходят поезда.

Словом, нет и не было в Брянске немцев. Не считая, конечно, пленных. Их везли на грузовиках под охраной наших автоматчиков в штаб фронта. Туда же повернули и мы.

Андрея Ивановича Еременко нашли в деревянном домике с верандой. Встретил он нас тепло, как старых знакомых. Посидели на веранде за чашкой крепкого чая. Командующий неторопливо рассказывал о делах фронтовых. Его войскам пришлось вести тяжелые оборонительные бои. Однако выстояли, задержали танки Гудериана.

- К Брянску немцы подходили? - допытывался Эренбург.

- Подходить-то подходили, - отвечал командующий, - но мы их отбросили километров на шестьдесят, а сейчас вот уже восьмой день ведем наступление. Первые успехи достигнуты. Очищен от противника правый берег Десны. Между Десной и Сожем, особенно на трубчевском направлении, наши войска нанесли немцам сильный удар.

Андрей Иванович был настроен оптимистически, а все-таки нетрудно было понять, что операция протекает далеко не так, как требовала Ставка.

Подошел еще какой-то генерал и вмешался в наш разговор. Из его реплик следовало, что у гитлеровцев все идет к развалу. Мы с Эренбургом понимающе переглянулись: хотелось бы верить! Чувствовалось, что этот генерал стремится взбодрить не столько нас, сколько самого себя.

- Все равно разобьем этого подлеца Гудериана! - в тон ему воскликнул Еременко.

Фамилию "Гудериан" Андрей Иванович произносил не иначе как с добавлением - "подлец". Что ж, подумалось мне, каждый волен по-своему выражать свою ненависть к разбойничьей фашистской армии. Вот Эренбург всех ее представителей наградил презрительной кличкой "фрицы". И кличка эта прижилась, вошла в наш разговорный лексикон, в печать.

Только после войны разгадал я окончательно, почему Андрей Иванович все время величал Гудериана подлецом. Помогла мне в этом запись переговоров Еременко с Верховным главнокомандующим, состоявшихся 24 августа 1941 года. Вот краткая выдержка из этого документа:

"У аппарата Сталин. Здравствуйте! У меня к вам несколько вопросов... Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать еще несколько полков авиации и несколько батарей РС. Ваш ответ?

Еременко. Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку. Они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его".

* * *

После беседы за чашкой чая командующий фронтом повел нас к молодым бойцам, отправлявшимся на передовую. "С детства я был пастухом..." - так начал он свой разговор с ними. Вслед за тем рассказал, что ему довелось воевать с немцами в первую мировую войну, в годы интервенции, совсем недавно под Смоленском, а теперь вот и под Брянском. Говорил Еременко очень душевно. Между ним и бойцами сразу установился незримый контакт. Попросил и нас выступить. Речь Эренбурга произвела на слушателей не менее сильное впечатление, чем речь боевого генерала. Илья Григорьевич говорил короткими, отточенными фразами, без лишней патетики.