Зиблинг улыбнулся. Мешок никогда ещё не говорил так. Впервые он показался Зиблингу не столько механическим мозгом, сколько живым существом. Зиблинг спросил:

– Сколько вам лет?

– Четыреста тысяч. Я могу указать свой возраст с точностью до долей секунды, но я полагаю, что точные цифры интересуют вас меньше, чем моих обычных собеседников.

«Мешок по-своему не лишён чувства юмора», – подумал Зиблинг и спросил:

– И сколько лет вы провели в одиночестве?

– Более десяти тысяч лет.

– Однажды вы сказали кому-то, что ваши товарищи были убиты метеоритами. Вы не могли оградить себя от этой опасности?

– Чем больше вещей становится для вас возможными, тем отчётливее вы осознаёте, что ничего нельзя сделать, минуя законы природы. Мы не были и не могли быть всесильными. Иногда кто-нибудь из особо глупых клиентов задаёт мне вопросы, на которые я не могу ответить, а потом сердится потому что чувствует, что заплатил деньги напрасно. Другие просят меня предсказать будущее. Я могу предсказать только то, что могу рассчитать, но способность моя к расчётам тоже ограничена, и хотя мои возможности по сравнению с вашими огромны, они не позволяют предусмотреть всего.

– Какие особенности вашего организма или какие органы мышления позволяют вам так много знать?

Мешок заговорил, но слова его были непонятны Зиблингу, и он признался в этом.

– Я мог бы сказать вам сразу, что вы не поймёте, – промолвил Мешок, – но я хотел, чтобы вы осознали это сами. Чтобы объяснить всё это, мне пришлось бы продиктовать вам с десяток томов, и тома эти вряд ли были бы поняты даже вашими специалистами по биологии, физике и тем наукам, которые вы ещё только начинаете изучать.

Зиблинг не отвечал, и Мешок проговорил словно в раздумье:

– Уже много месяцев я в ваших руках, но ни один из вас ещё не задавал мне важных вопросов. Те, кто желает разбогатеть, расспрашивают о минералах и о концессиях на участки, спрашивают, как сколотить состояние. Некоторые врачи спрашивали меня, как лечить смертельно больных богатых пациентов. А когда задают вопросы ваши сенаторы, они оказываются самыми глупыми из всех, ибо хотят только знать одно – как удержаться у власти.

– Так ли велика моя ценность, как это кажется? – продолжал Мешок. – И следовало бы спросить, что приносят мои ответы – пользу или вред?

– А что они приносят?

– Вред. – Процесс достижения истины так же драгоценен, как и сама истина. Я лишил вас этого. Я даю вашим учёным истину, но не всю, ибо они не знают, как достигнуть её без моей помощи. Было бы лучше, если бы они познавали её ценой многих ошибок.

– А почему вы вообще отвечаете на вопросы?

– Единственное удовольствие, какое я могу ещё получать от жизни, состоит в том, чтобы давать информацию.

– А вы не могли бы находить удовольствие во лжи?

– Я также неспособен лгать, как ваши птицы неспособны покинуть Землю на собственных крыльях.

– Ещё один вопрос. Почему вы потребовали, чтобы во время отдыха разговаривал с вами именно я? У нас есть блестящие учёные, великие люди всех сортов, из которых вы могли бы выбирать.

– Я избрал вас, потому что вы честны.

– Спасибо. Но на Земле много других честных людей. И на Марсе, и на других планетах. Почему я, а не они?

Мешок, казалось, колебался:

– Это доставило мне маленькое удовольствие. Возможно потому, что я знал – мой выбор будет неприятен тем… семерым…

Это был только первый из многих разговоров с Мешком.

Три беседы подряд Зиблинг потратил, стараясь уяснить, каким образом Мешок смог без всякого предварительного контакта с людьми понять земной язык капитана Ганко в тот исторический час, когда этот сверхразум впервые открыл себя людям, и как он смог ответить словами, практически лишёнными всякого акцента. Но и после трёх бесед у Зиблинга осталось лишь весьма смутное представление о том, как это делалось.

Через год Зиблинг уже затруднился бы сказать, что более занимало его: эти часовые беседы с Мешком или хитроумно-дурацкие требования некоторых мужчин и женщин, заплативших свои сотни тысяч за драгоценные шестьдесят секунд.

Все беседы с Мешком, в том числе и беседы Зиблинга, записывались на плёнку, и записи хранились в специальном архиве в Штатах. Многих из записей Зиблинг не понимал – некоторые потому, что они были сугубо технические, другие – потому, что он не знал, на каком языке шла беседа. Мешок, конечно, немедленно выучивал все языки при помощи процесса, суть которого он так и не смог объяснить Зиблингу, а в центральном архиве технические эксперты-лингвисты тщательно изучали каждую фразу каждого вопроса и ответа, чтобы, во-первых, убедиться, что клиент не являлся преступником, и, во-вторых, чтобы иметь данные для сбора подоходного налога, когда клиент с помощью Мешка добудет состояние.

Ценность Мешка невероятно увеличилась, и одновременно с этим усилилась жестокая борьба за право пользоваться его услугами. Финансовая политика приобретала странное направление. Все главные вопросы политики теперь решались не на основе изучения фактов, а путём обращения к Мешку. Мешок зачастую давал советы ожесточённым противникам, и это походило на игру в космические шахматы, где гигантские корпорации и правительственные агентства были пешками, а Мешок – игроком, делающим попеременно ходы то за одну, то за другую сторону. Назревали кризисы – и экономические и политические.

Однажды Мешок сказал Зиблингу:

– Борьба за мои заслуги стала слишком жестокой. Она может иметь только один конец.

– Вы имеете в виду, что будет сделана попытка вас украсть?

– Да.

– Вряд ли это возможно. Ваша охрана всё время усиливается.

– Вы недооцениваете силу жадности, – ответил Мешок.

Он был прав – Зиблингу пришлось убедиться в этом довольно скоро.

В конце четырнадцатого месяца службы Зиблинга, спустя полгода после провала Хорригана на перевыборах, появился клиент, заговоривший с Мешком на марсианском диалекте Прдл – экзотическом языке, известном весьма немногим. Он обратил на себя внимание Зиблинга ещё и потому, что заранее уплатил миллион за беспрецедентную привилегию говорить с Мешком в течение десяти минут подряд. Разговор был записан, но, естественно, остался непонятным ни Зиблингу, ни какому-либо другому из служащих станции. Беспрецедентным было и то, что незнакомец покинул астероид через семь минут, так и не использовав оставшиеся три минуты, которых было бы достаточно для получения сведений о том, как сколотить несколько небольших состояний. Эти три минуты остались, и не могли быть использованы другими частными клиентами. Но никому бы и в голову не пришло запретить использовать их правительственному служащему, и Зиблинг сейчас же заговорил с Мешком:

– Что спрашивал этот человек?

– Совета, как украсть меня.

Зиблинг был ошарашен.

– Что?

Мешок всегда воспринимал такие восклицания, выражающие изумление, буквально:

– Совета, как украсть меня, – повторил он.

– Тогда… позвольте… он отбыл тремя минутами раньше. Это должно означать, что он торопится начать. Он хочет проводить свой план немедленно!

– Он уже проводит его, – ответил Мешок. – Организация преступников отлично, если не вполне досконально, осведомлена о диспозиции войск охраны. Меня спросили, какой из нескольких планов наилучший, и предложили рассмотреть их с точки зрения слабых мест. Так я и сделал.

– Хорошо, но как мы можем воспрепятствовать выполнению этого замысла?

– Воспрепятствовать нельзя.

– Не понимаю почему. Пусть мы не можем помешать им высадиться, но мы можем помешать им удрать отсюда с вами.

– Есть только один путь. Вы должны уничтожить меня.

– Я не могу сделать этого! У меня нет на это права, а если бы и было – я всё равно не смог бы!

– Тогда, если это исключается, другого пути нет. Они попросили меня проанализировать возможные шаги, которые будут предприняты для преследования, но они не спросили совета, как бежать, ибо это было бы тратой времени. Они спросят об этом, когда я буду у них в руках.