— Прошу прощения, — еле слышно бормочет он себе под нос и продолжает: — Неправильная инволюция первичной антропоморфизации, осложненная эякулятивной анусофобией…{74}

Доктор бьет себя по яйцам, от боли подскакивает, и тут капо Альдо беззвучно, с гримасой сурового праведника вынимает из-под него стул. Доктор падает на пол, перченая пробка вонзается глубже, шнуры врезаются в тело, а доктор, кусая губы, пытается встать и взгромоздиться на лекторский табурет. Госпожа Анита отворачивается, будто его фиаско не коснулось ее взора.

Как сладко и ужасно отзываются, вероятно, эти самоистязания в душе высокообразованного и просвещенного человека! Впрочем, когда мысли доктора текут в верном направлении, Хозяйка вознаграждает его сиянием улыбки.

При виде ее одобрения он пускает слюну, что препятствует дальнейшему изложению лекции. Он беспомощно смотрит на Госпожу Аниту, а та слегка качает головой. Слюноотделение прекращается. Затем раб Альдо отирает влагу с красных дрожащих щек и подбородка доктора.

Когда лекция проходит хорошо и Госпожа Анита откровенно довольна, мы, слуги, обычно разражаемся аплодисментами, хотя не поняли ни слова. Аплодисменты вновь вызывают слюноотделение, и дела опять плохи, пока Хозяйка не выказывает неодобрения, после чего доктор берет себя в руки.

Эти сложные уроки выражаются тяжелым, но красивым языком философии, призванным упростить высоколобые идеи доктора, сделать их доступнее для нашего разумения. Однако признаюсь честно: я не помню ровным счетом ничего из его лекций. Но о чем бы ни шла речь, я знаю, что излагались эти лекции элегантно и с изяществом.

33. Неадекватность мужского искусства

Доктор Гельдпейер — признанный авторитет в сфере искусства, который собственными руками создал несколько мощных интеллектуальных авангардных течений, сильно опередив культурные массы, которые вечно плетутся за ним в хвосте. Сам доктор прислушивается к знающим арт-инвесторам — этим последним носителям обреченной искры маскулинной экономической деятельности.

Доктор обучает нас, слуг, разнице между хорошим и плохим искусством. Свои лекции он иллюстрирует цветными слайдами, доказывая, что искусство, прежде считавшееся хорошим и смелым, ныне дурно и презираемо. Он показывает нам произведения, продиктованные верным мышлением, и произведения, созданные под пагубным влиянием мужской тяги к саморазрушению.

На слайдах с работами дискредитированных художников, некогда звавшихся мастерами, изображены великие сражения и казни. Благолепные женщины, пребывающие в пассивном ожидании. Поля цветущих подсолнухов. Доктор разъясняет нам фальшь эмоций, вызванных этими полотнами, — продуктами ядовитой маскулинной фантазии{75}.

Он осветил отвергнутое течение, которое имело дело с общественно значимыми вопросами, например, боролось с так называемой несправедливостью. Логически обосновал, как даже это доброхотское искусство лишь поддерживало дальнейшие бесполезные, пустые попытки противостоять ходу истории — каковой при верной трактовке привел бы человечество к матриархату.

Высшая заслуга, на которую способно мужское искусство, — освещение собственного безмолвия и надвигающейся смерти. Такая эстетика в полной мере отражает состояние сегодняшней маскулинной культуры.

Как кристально ясно мне теперь, что высшая точка культурного развития — подчинение, беспрекословное принятие исторических событий, сотворенных великими. За отказ от этого пути, за нежелание подчиниться естественному порядку вещей художники расплатятся по высочайшей ставке — собственной жизнью.

Но всякий, кто обеляет или превозносит несостоятельные идеи, стоящие за агрессивным мужским романтизмом, смерти и заслуживает.

34. Знаменитый художник

Порой, дабы лучше донести собственные идеи, доктор Гельдпейер приводит кого-нибудь из своих художников. Сегодня во время лекции на всевозможные вопросы ответит один известный художник — фигурой субтильный, манерами скромный, а телом нежный и хрупкий{76}.

Отвечая на вопросы, художник кивает, качает головой, тихонько мычит или исторгает еще какой невнятный звук. Считается, что ответы его полны смысла. Слыша их, доктор приходит в подлинный восторг, самодовольно пялится в потолок и пускает слюну. Ибо смысл ему постижим.

Альдо тщательно утирает доктора, и тот поясняет нам, что имелось в виду. Прибегнув к своему уникальному лексикону, он сообщает, что мнение художника по сути своей истинно. Художник не желает опускаться до уровня самовыражения, неадекватного своему гению.

Художник отказывается выражаться вербально. Для этого ему нужен доктор Гельдпейер{77}.

Публику загадочное поведение художника, естественно, восхищает. Наблюдая за его манерой, зрители строят сложные теории. Возводят фантазии на его жестах, кивках и мычании — и в итоге возвращаются к первоначальным выводам.

У художника нет штанов. Между ног у него болтается большой холщовый мешок для бумажных денег, завязанный вокруг талии.

Мешок пригождается сразу по прибытии художника в наш Дом, так как Госпожа Анита тотчас вручает ему две десятидолларовые купюры. Художник кланяется доктору и кладет деньги к его ногам — отчего доктор прерывает выступление. Зал ошеломленно молчит.

Художник стоит на коленях, очень сосредоточенный, проникаясь вдохновением из источника, для нас непостижимого, — ну еще бы, мы же простые смертные. Он пытается сделать сложнейший выбор между двумя купюрами.

Затем, будто ведомый сверхчеловеческой рукой, он достает из кармана рубашки резиновую печать и чернильную подушечку. Защищая чувствительные части своей анатомии мешком с деньгами, он макает печать в чернила; затем неведомая сила подводит его руку к одной из купюр.

Эту купюру он отмечает своей печатью.

Художник встает и преподносит купюру со своим проштемпелеванным именем Госпоже Аните. Анита в восхищении от столь драгоценного подарка. Художник опускается к ее ногам, и Анита запихивает ему в рот новую десятку. Художник медленно, задумчиво жует и проглатывает, а мы ахаем, созерцая торжественность и глубину этого перформанса.

Мы восхищены его поэтичностью и смыслом: десятидолларовая купюра изъята из обращения, зато наделена новой ценностью, неизмеримо выше. А вторая десятка — в животе у художника? Мы размышляем о судьбе этой второй бумажки: под натиском желудочной кислоты она скоро исчезнет в канализационной системе нашего города, отправится дальше, в каналы, в океаны, в отдаленные уголки мира, удобрит землю, и наконец, испарится, влившись в атмосферу. Бесконечная цепь экологического великолепия{78}.

Во время выступления художника доктор Гельдпейер в экстазе упал на пол, и его огромное тело отчасти вылезло за край полиэтилена.

Художник подошел к доктору, расстегнул ему штаны и вытащил пенис. На наших глазах он достал из мешка другую десятку и проделал в ней аккуратную дырку. В эту дырку он продел мягкий член доктора и осторожно подвигал туда-сюда, чтобы жидкости доктора не излились. А затем принялся сосать этот член, очень медленно и умело.

Доктор Гельдпейер до конца пребывал в забытьи. Потрясенный эстетическим катарсисом, он не двинул ни мускулом.

Художник тем временем досуха, безупречно вылизал все, включая продырявленную купюру{79}. Ее он аккуратно положил в мешок.

Наблюдая за этим зрелищем, мы лишились всяческой власти над собой. Мы выли и визжали, как дикие звери, пока Хозяйки Тана Луиза и Бет Симпсон не слетелись и безжалостно нас не отхлестали. Госпожа Анита, обычно не терпящая столь вульгарных сцен, смотрела на происходящее с полным одобрением.

Когда мы успокоились, а Госпожа Анита подала знак, мы водрузили художника на тщательно обернутый полиэтиленом ящик (в нашем Доме всегда очень строго соблюдаются санитарные нормы), чтобы зрителям было лучше видно. Этот хрупкий мужчина стоял, как статуя. Вздрагивал только мешок с деньгами меж расставленных ног. Выглядел этот человек художественно, чисто и просто, не хуже любого своего творения.