АНАТОЛЬ. Тебя не отпускает, но не меня. Я с моим прошлым покончил.
БАРТОДИЙ. Я так сразу и понял. "Есть определенные достижения. Образование, тяжелая промышленность, ликвидация социальных различий". И все эти комитеты сотрудничества с... Значит, об этом ты говоришь в своих юбилейных речах? Неплохая квартирка. Большая, в центре.
АНАТОЛЬ. Нельзя жить одним только отрицанием. Жизнь - это утверждение.
БАРТОДИЙ. Утверждение - чего?
АНАТОЛЬ. Чего угодно!
БАРТОДИЙ. Безразлично чего?
АНАТОЛЬ. Да, безразлично. Жизнь не нуждается в абстракциях и не спрашивает об идеалах. Оно состоит из вещей конкретных, день за днем строится она из любого материала, который есть под руками, а не из того, который должен быть, но его нет. Каждая последующая минута - и ты в ней вот, что такое жизнь. А все остальное - вымысел.
БАРТОДИЙ. Значит, этому ты научился в тюрьме?
АНАТОЛЬ. Да, этому. Особенно в камере смертников. Там счет идет на минуты. Даже секунды... Это была хорошая школа.
БАРТОДИЙ. Хорошо же тебя вышколили.
АНАТОЛЬ. Ты собираешься меня учить, ты? Ты, который всю жизнь только размышлял, лежа на диване? Я же всю мою жизнь действовал, и всегда против чего-то. Пять лет на войне, четыре - после войны. А когда меня взяли... Думаешь, мне зря дали вышку? Я был последним политическим заключенным того периода. Остальные давно уже вышли, меня же держали дольше всех, потому что и я держался дольше всех. Когда они мне давали вышку, то имели для этого все основания. Это было - мера за меру. Ты знаешь, чем я занимался? Знаешь, но не все. Нет, я не жертва ошибок и искажений, как те, что вышли в пятьдесят шестом, и никогда ею не был. Я был - подлинный враг. Меня никто не упрекнет, что я не боролся по-настоящему. И если теперь я говорю, что хватит, значит, хватит. Сколько можно жить в оппозиции ко всему? Быть против можно лишь время от времени, но быть против всю жизнь, непрерывно - это извращение.
АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль, ну что с тобой!
АНАТОЛЬ. Да, котик, минутку!.. Ты уже получил свою порцию "за", по уши нажрался позитивностью, теперь мой черед. А ты переходи теперь в оппозицию, если хочешь, кушай на здоровье, раз в твоем организме этого не хватает, но не запрещай мне пользоваться тем, что ты имел в избытке. Так нечестно.
БАРТОДИЙ. А как же то?
АНАТОЛЬ. Что, то?
БАРТОДИЙ. Все то, что было, наше прошлое, твое, мое...
АНАТОЛЬ. Я уже сказал: того больше нет.
БАРТОДИЙ. И не должно быть? Все должно бесследно кануть, без всякого смысла, без последствий... Должно развеяться?.. Хочешь, чтобы так было? Чтобы развеялось как дым, пыль, ничто? Все должно обратиться в ничто?
АНАТОЛЬ. Оставь меня в покое!
БАРТОДИЙ. Анатоль, если ты сейчас что-нибудь не сделаешь, у нас все развалится. И у тебя, и у меня.
АНАТОЛЬ. Поздно. Уже развалилось.
БАРТОДИЙ. Знаю, сам вижу. Но еще не поздно.
АНАТОЛЬ. Что - не поздно...
БАРТОДИЙ. Ну, покарать меня. Отомсти, исполни приговор. Пусть будет хоть какой-то закон.
АНАТОЛЬ. Закон? И это ты говоришь о законе? Ты?
БАРТОДИЙ. Я. Должно же существовать хоть что-то незыблемое в этом бардаке, который мы называем нашей жизнью. Нечто неизменное, такое, что остается.
АНАТОЛЬ. А это есть.
БАРТОДИЙ. Что?
АНАТОЛЬ. Он.
БАРТОДИЙ. Кто, где?
АНАТОЛЬ. Там!
БАРТОДИЙ. Я ничего не вижу.
АНАТОЛЬ. Потому что смотришь слишком низко. Взгляни выше, туда... Выше, выше!
БАРТОДИЙ. Но что?
АНАТОЛЬ. Портрет.
БАРТОДИЙ. Не вижу никакого портрета.
АНАТОЛЬ. Но он есть. Даже, когда его не видно, он там, и смотрит на нас. Был, есть и будет. Улыбающийся. И он прав, что улыбается. Ибо дело его живо и непреходяще. Он в нас - как в тебе, так и во мне. И оба мы - его творение. Неважно - справа или слева, за него мы были или против него, но всегда все шло через него, он всегда был средоточием наших дел. Ты хочешь знать, что осталось незыблемым? Он остался, и теперь он в тебе и во мне. Ты говорил о нашей жизни? Ну, так посмотри на нашего папашу.
БАРТОДИЙ. Ты пьян, с тобой невозможно разговаривать.
АНАТОЛЬ. Да, брат мой, вот он - наш родитель. Мы все - его дети. Хочешь ты этого или не хочешь - его кровь. И наша кровь была его кровью - за него мы были, или против, но - его, его! Поклонись отцу нашему.
БАРТОДИЙ. Анатоль, хватит.
АНАТОЛЬ. Кланяйся, говорю! Отца не почитаешь? Того, что был, есть и будет?
БАРТОДИЙ. Но ведь его уже нет в живых!
АНАТОЛЬ. Кто это сказал... Что за кощунство? Тело его не живет, но Дух, Дух жив вечно! Дух эпохи, - иными словами, Zeitgeist[4]. А он не умирает. Хочешь, докажу. Спички есть?
Бартодий дает Анатолю коробок спичек. Анатоль зажигает свечи.
БАРТОДИЙ. Ты что собираешься делать?
АНАТОЛЬ. Пригласить его, пусть придет и посидит с нами.
БАРТОДИЙ. Анатоль, что за шутки.
АНАТОЛЬ. Какие шутки. Разве стал бы я шутить над самим собой? Пусть придет, пусть сядет, а ты сядешь справа или, может, слева, и я тоже, пусть с нами выпьет. В молодости он, вроде, не отказывался.
БАРТОДИЙ. Анатоль, нельзя же так.
АНАТОЛЬ. Запрещаешь мне отправление культа? Дедам и прадедам можно было, а мне нельзя? (Наполняет рюмки, одну передает Бартодию.) На, держи, пригодится. А теперь - лицом к портрету и повторяй за мной.
БАРТОДИЙ. Ничего я не стану повторять.
АНАТОЛЬ. Где бы ты ни был, в какой стороне света... Тьфу, не так. Сначала. Ну, короче говоря, я, Анатоль, все еще живой, хоть и должен был умереть, приглашаю тебя, умершего, но во мне по-прежнему живого, на скромное угощение. Приди, окажи честь и выпей с мразью, которую ты сгноил, то есть со мной, превращенным тобою в мразь, и с моим приятелем, который всегда был мразью. Призываю тебя сквозь винтовочный огонь, повзводный и одиночный. Призываю тебя сквозь воду, ту, что похолоднее. Сквозь землю призываю тебя, а вернее, сквозь то, что под землей, ты уж сам знаешь, что. Пожалуй к нам, явись и покажись, ибо ты призван.
БАРТОДИЙ. Я не желаю в этом участвовать.
АНАТОЛЬ. Тсссс... Слышишь?
БАРТОДИЙ. Что?
АНАТОЛЬ. Шаги... По полу... Далеко...
БАРТОДИЙ. Какие шаги?
АНАТОЛЬ. Он идет!
БАРТОДИЙ. Тебе только кажется.
АНАТОЛЬ. Он уже близко!
БАРТОДИЙ. Никого же нет.
АНАТОЛЬ. Камень за камнем и эхо за эхом.
