БАРТОДИЙ. Но тогда я считал, что это было единственно...
АНАТОЛЬ. Знаю, знаю, я же сказал - знаю. Единственно правильное решение, для нас, для всего человечества и так далее. Что ты можешь сказать нового?
БАРТОДИЙ. То, что я переменился.
АНАТОЛЬ. Ну и что?
БАРТОДИЙ. И что теперь смотрю на все иначе.
АНАТОЛЬ. Ну и что?
БАРТОДИЙ. Ну, и хотел сказать, что тогда я был неправ.
Пауза.
АНАТОЛЬ. А я бы так не утверждал.
БАРТОДИЙ. Что?
АНАТОЛЬ. Я бы так уж окончательно не отрекался. В конце концов, налицо определенные успехи. Восстановили нашу родину...
БАРТОДИЙ. Нашу родину?
АНАТОЛЬ. Образование, тяжелая промышленность... В особенности тяжелая промышленность.
БАРТОДИЙ. Ты это серьезно?
АНАТОЛЬ. А наш международный авторитет... Как можно это недооценивать. Но, прежде всего - устранение социальных различий, преобразование общества, ликвидация остатков феодализма.
БАРТОДИЙ. Дай чего-нибудь выпить.
АНАТОЛЬ. С удовольствием. Этого или того?
БАРТОДИЙ. Того.
АНАТОЛЬ (наполняет рюмки). Ты знаешь, что такое одиночка?
БАРТОДИЙ. Догадываюсь.
АНАТОЛЬ. Этого мало. Начнем тогда с другого конца: ты долго оставался девственником?
БАРТОДИЙ. Ты политику имеешь в виду?
АНАТОЛЬ. При чем тут политика. Я спрашиваю: как долго пришлось тебе ждать, пока не удалось. В первый раз.
БАРТОДИЙ. Мне?
АНАТОЛЬ. Не валяй дурака. Это мы тогда изображали друг перед другом старых развратников - ты передо мной, я перед тобой, - но теперь-то мы же взрослые люди. Когда ты начал?
БАРТОДИЙ. Я? Да вроде нормально.
АНАТОЛЬ. Перед окончанием школы?
БАРТОДИЙ. Что-то около того. И женился рано.
АНАТОЛЬ. Ты ее не знал. Тебя взяли в сорок девятом, а мы познакомились уже позднее.
АНАТОЛЬ. А я был сначала харцером[3]. Чистым в речах, мыслях и поступках. Но, если честно, только в поступках, да и то не во всех. Во время лесных походов на всякое насмотрелся, хоть и не принимал в этом участия. Был всегда активен, но вообще-то - настоящий харцер. И набожный, знаешь, такой - с образком на шее.
БАРТОДИЙ. Когда мы познакомились, ты таким не был.
АНАТОЛЬ. Так то было уже позднее, после войны. Тогда я уже наловчился болтать про эти дела. А я говорю о самом начале сороковых. Сперва я хотел чистоты, а потом - чтобы было, но романтично. С любовью, значит. Что, смешно?
БАРТОДИЙ. Нисколько.
АНАТОЛЬ. Зато тогда умирал бы со смеху. Короче говоря, только во время восстания чуть не свершилось. Звали ее Галина и была она, конечно, связной, только чуть старше меня, но уже довольно опытная, так что все складывалось как надо. Очень красивая. Ужасно мне нравилась, да и я ей тоже, и все было романтично.
БАРТОДИЙ. Дождался, значит, своего счастья.
АНАТОЛЬ. Но пока то да се, ей осколком разворотило живот, миномет - сто пять. Несем мы ее к санитарам, я тоже нес, держал носилки сзади и потому мог видеть ее, видел внутренности, целую кучу потрохов, ее располосовало от пояса до самого низа, и я смотрел, смотрел.
БАРТОДИЙ. А поменяться не мог?
АНАТОЛЬ. Мог, но не захотел. Хотел видеть. Она скончалась, прежде чем мы ее донесли. А потом я уже не мог. Война закончилась, а я все не мог. Но хотел, так хотел. И когда мы с тобой познакомились - не мог, и позднее все так же не мог, а потом меня взяли. И просидел пятнадцать лет. (Пауза.)
АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль!
АНАТОЛЬ. Да, котик! Сейчас приду!.. Уже на процессе я знал, что дадут мне вышку, и думал: лучше уж так. Но я ошибался: когда огласили приговор, стало еще хуже. Умереть и даже не знать, как это бывает... Я был девственником, но не Орлеанским. Два года ожидал я своей вышки, изо дня в день, из ночи в ночь - и плохо мне было. Когда же, наконец, заменили на пожизненное, я подумал: так лучше. И снова ошибся - стало еще хуже. Я думал: сколько можно так жить - десять, пятнадцать, может, тридцать лет, - человек способен долго прожить. Но разве это означает, что я не хотел жить? Тоже нет. Как видишь, трудно мне угодить. Я привык, но не мог привыкнуть к тому, что привык. (Пауза.) Как по-твоему, о чем я думал все эти пятнадцать лет. Об идеалах? О Конституции Третьего мая? О Польше от моря до моря? Ну, возможно, в самом начале, может, те первые два года. А потом? Ну, угадай. И ты думаешь, я себе нравился? Целый год просидел я вместе с одним таким, ну, неполитическим, он говорил, что признает только одну партию, ППП. Да ты знаешь - попить, поесть и еще то, третье. Я был готов убить его. А сам о чем думал? Разве я лучше был?
БАРТОДИЙ. Может, все же лучше?
АНАТОЛЬ. Да что ты можешь об этом знать, ты - со своей женой в небольшом домике и, конечно, с садиком. Какие сны могли тебе сниться.
БАРТОДИЙ. Не такие, как тебе.
АНАТОЛЬ. Вот именно, что не такие.
БАРТОДИЙ. Но тоже не лучше. Если ты думаешь, что я спал спокойно...
АНАТОЛЬ. ...То не ошибаюсь. Эти твои угрызения политической совести... Политическая совесть, а что это такое? Да мне просто смешно.
БАРТОДИЙ. Не только политическая.
АНАТОЛЬ. Какая же еще? Ты всегда был только политическим, так уж устроена твоя голова, одна только голова без живота. И без потрохов.
БАРТОДИЙ. Не только политическая.
АНАТОЛЬ. Абстракция!
БАРТОДИЙ. Были и потроха. И есть.
АНАТОЛЬ. А-а, перестань морочить голову.
БАРТОДИЙ. Это я донес на тебя.
АНАТОЛЬ. Что?
БАРТОДИЙ. Я написал донос. Знал, чем ты занимался, и донес. Тот смертный приговор, те два года в камере перед расстрелом и те пятнадцать все это было из-за меня.
Пауза.
АНАТОЛЬ. Зачем ты мне это говоришь?
БАРТОДИЙ. Я всегда хотел тебе об этом сказать.
АНАТОЛЬ. Нет, не всегда.
БАРТОДИЙ. Хорошо, пусть не сразу, но вскоре...
АНАТОЛЬ. Как - вскоре?
БАРТОДИЙ. Уже немного спустя...
АНАТОЛЬ. Сколько - немного?
БАРТОДИЙ. Ну, через несколько лет.
АНАТОЛЬ. Сколько лет?
БАРТОДИЙ. Два, три...
АНАТОЛЬ. Четыре? А может - пять, а если точно - семь? Когда иметь совесть уже разрешалось? И даже полагалось?
БАРТОДИЙ. Ну, ладно, не сразу, но раньше, чем ты думаешь. Не такой уж я баран. Сам начал понимать, что происходит.
АНАТОЛЬ. Ага, значит, сперва начал понимать, а уж потом вспомнил обо мне. А до того полагал, что ты в порядке. Совесть с поздним зажиганием.
