Учитывая все это, Павел Ильич, летчик с быстрой реакцией и навыками, доведенными до автоматизма, принял единственно правильное решение: убрать шасси, выключить зажигание и садиться прямо перед собой на фюзеляж. Его действия осуществились мгновенно. Окажись на его месте кто другой, с иным "личным фактором", все могло закончиться иначе.

Увидев упавший на взлете самолет, мы поспешили на помощь.

Летчик пострадал серьезно. Удар на фюзеляж и отрицательное ускорение, возникшее при этом, оказались значительными. Они обусловили тяжелое динамическое воздействие на организм и удар летчика головой о прицел. В результате - общая контузия и сотрясение головного мозга с потерей сознания. Летные очки у пострадавшего сорваны на затылок. Летчик не без умысла успел это сделать одним рывком, стремясь уберечь глаза от возможных осколков. Наряду с этим шлемофон, вероятно слабо закрепленный, сдвинулся так, что горло оказалось сдавленным застежками. Потеря сознания от сотрясения головного мозга при ударе дополнялась и усугублялась острым кислородным голоданием от удушения застежками. Лицо синее, летчик не дышит.

Сбежавшиеся к месту происшествия взволнованы, а некоторые решили, что наш общий любимец Павлов-маленький уже мертв.

Внезапно возникшая сложнейшая ситуация превращалась в своего рода трудный экзамен для медиков. Но разве только от врача и медицинской науки может зависеть исход этого поединка? А если изменения уже необратимы? Возможно. Но не это владеет сейчас моими помыслами и не это определяет поведение сбежавшихся людей.

В эти критические мгновения зовет и повелевает необходимость рациональных действий. Охваченные этим порывом люди вместе с врачом и под его руководством готовы бросить очередной вызов смертельной опасности и, не теряя бесценных секунд, принять еще один бой за жизнь пострадавшего.

Мобилизовав собственную выдержку, я уже на бегу, оставив пикап, стал действовать, отдавать распоряжения. Лишних попросил не мешать. Необходимых с ходу привлек в помощь, коротко и ясно предлагая им выполнять то, что от них требуется. С участием расторопных помощников - боевых санитаров быстро открыли фонарь и немедленно устранили удавку, сжимавшую горло и крупные сосуды шеи летчика. Освободив его от привязных ремней, бережно извлекли и уложили на уже подставленные носилки.

Зрачки у пострадавшего широкие, на свет не реагируют. Это - признаки глубокого бессознательного состояния. Мои пальцы властно тянутся к пульсу. Прощупывается! Слабый, но есть! Внезапно вспыхивает никому не заметная, внутренняя радость: не все еще потеряно! Сестра по моей команде быстро и четко занимается уколами для поддержания сердца и стимуляции дыхания. Она ловко открывает ампулы и передает их в чьи-то старательные руки, помогающие скорее набирать спасительное содержимое в шприц.

Немедленно раздвигаю челюсти и захватываю инструментом язык, чтобы не западал и не препятствовал вентиляции воздуха.

- Держите так, - предложил я одному из помощников у изголовья, вручая языкодержатель.

- Есть, - послышался спокойный голос командира. Это он подвернулся мне под руку.

Мы обменялись короткими тревожными взглядами и немедленно приступили к искусственному дыханию. В нужном ритме я сдавливал и отпускал грудную клетку летчика, а Павлов-старший в такт мне слегка потягивал и отпускал инструмент, удерживавший язык. Когда сестра закончила с уколами, языкодержатель перешел к ней в руки. Наблюдавший за часами доложил о трех минутах, оставшихся позади. Они показались вечностью. Только на шестой минуте последовал первый самостоятельный вдох с прерывистым хрипом и шумным выдохом. Затем второй, третий. Дыхание восстановилось! Заметно улучшился пульс. Синюшность лица исчезла. С облегчением вздохнули все, кто здесь находился. Было ясно: опасность грозной катастрофы миновала. Еще через несколько минут, уже в машине, на пути в лазарет, вернулось сознание. Павел Ильич задвигался и застонал. Открыл глаза и, ничего поначалу не понимая, с удивлением переводил взгляд то на сестру, то на меня, непрерывно щупавшего пульс на его руке.

- Как дела, доктор? - спросил Павел Ильич тихо.

Вопрос был вполне осмысленным и уместным Летчика интересовали его дела как пострадавшего.

- Хороши, Павел! Будут еще лучше, - ответил я, рукавом смахивая со лба градом катившийся, пот.

- Спасибо. Куда едем?

- В свой лазарет.

- Хорошо, что не в госпиталь. Страсть не люблю находиться там.

К счастью, у него не оказалось переломов костей. Из видимых повреждений обширная ссадина на лбу, заплывший глаз да кровоподтек на левом предплечье, как свидетельство попытки защитить голову при падении. Удалась она не вполне, но удар смягчился, конечно. В течение нескольких дней летчик жаловался на боль в кончике языка. Позже, с моих слов, он узнал, в чем дело.

С трудом удалось выдержать Павла Ильича в лазарете в течение трех недель. После месячного отпуска, предоставленного по моему ходатайству, капитан Павлов возобновил летную работу. (Полковник Павел Ильич Павлов умер скоропостижно в сентябре 1963 года на сорок четвертом году жизни).

Роль "личного фактора" в аварийной ситуации хочется показать еще на одном примере. Молодой летчик С. получил задание обкатать над аэродромом новый мотор на самолете Як-7У. Через час полета, когда С. уже собирался на посадку, на высоте трехсот метров из-под капота и через выхлопные патрубки стало выбрасывать антифриз - жидкость, добавлявшуюся в радиатор против замерзания воды. Это произошло, как объяснил потом старший инженер полка В. Г. Зубков, в результате нарушения верхнего уплотнения двух цилиндров левого блока.

С. принял правильное решение. Садиться, не теряя времени. Однако ситуация осложнялась тем, что антифриз залил козырек кабины. Земля от обозрения закрылась. Чтобы ее видеть, С. открыл фонарь и немного высунулся из кабины. Встречная струя воздуха немедленно сорвала летные очки. Антифриз забрызгивал лицо, угрожал попасть в глаза. От высовывания пришлось отказаться. Но из кабины земля снова не видна. Опасности слепого в своем роде полета на неисправной машине и малой высоте принудили к срочной посадке.

Летчик резко потерял высоту, развив скорость, превышающую посадочную, и пошел к земле по ветру, против старта и, к сожалению, с выпущенными (несколько ранее) шасси. Получился значительный "промаз". Як-7У коснулся полосы только в самом ее конце. Выравнивание было поздним, скорость большая, и машина, ударившись о землю колесами, взмыла, сделав большого "козла". Выскочив за границу летного поля, самолет упал на левую плоскость с последующим приземлением на фюзеляж. Шасси снесло.

По счастливой случайности летчик легко отделался, хотя его "личный фактор" в этой ситуации оказался, не на высоте. Ему не хватило внимания. Оно все ушло на необходимость разглядеть землю и защититься от антифриза. Но шасси! Шасси остались забытыми. Не обнаружилось навыка, когда мысль и действие сливаются воедино. В итоге правильное решение срочно садиться не было доведено до конца. Правильная мысль не подкрепилась правильными действиями. На вопрос командира С. ответил коротко: забыл убрать шасси.

Конечно, было очень важно знать индивидуальный особенности практически здорового летчика, его "личный фактор", чтобы содействовать более рациональному тактическому использованию каждого из них, помогать и таким путем предупреждать ранения, травмы, потери. Однако в условиях суровых будней войны я как врач мог эффективно вмешиваться в процесс боевого использования летчика только в тех случаях, когда удавалось отметить какие-то отклонения в состоянии его здоровья. Но и это было чрезвычайно важно. Ибо своевременно принятые меры надежно предупреждали летные происшествия, которые могли зависеть от здоровья.

Со второй половины сентября 1944 года интенсивность боевой работы наших истребителей еще больше возросла. Они стали обеспечивать действия и торпедоносцев, и пикировщиков 12-го гвардейского полка, приземлившихся в Паневежисе во главе с дважды Героем Советского Союза В. И. Раковым. Возросшая боевая нагрузка не смутила наших замечательных летчиков. Как и всегда прежде, они успешно справлялись со своими трудностями. Одерживая новые победы, они называли своих "яков" именами погибших товарищей. Самолеты с именами Виктора Свешникова и Василия Ткачева на борту символизировали бессмертие славных советских асов. Они продолжали жить в сердцах боевых друзей и в их новых блестящих победах.