Я наконец стряхнула с себя оцепенение, сказала ей имя и фамилию Глеба и пообещала привезти в больницу паспорт и полис как можно быстрее. Девушка заверила меня, что все будет хорошо, и через пару минут вертолет уже взял курс на Дубровник. Китайцы пожелали мне, чтобы все обошлось благополучно, и ушли по тропе вниз, к пляжам.

Оставшись в одиночестве, я подошла к ограждению на мысе, перегнулась вниз, и меня начало рвать. Когда все закончилось, я подобрала оставленную китайцами бутылку, прополоскала рот и без сил села спиной к обрыву. Ладонь саднило от следов ногтей, костяшки пальцев — от Майиных зубов. Бриджи, майка, руки — все было в крови.

«Одну секундочку посижу, — сказала я себе. — Всего одну».

Снова зазвонил телефон Глеба.

— Забрали? — спросил Бранко.

— Да. Надо привезти паспорт и полис.

— Как он?

— Не знаю. Без сознания.

— Так, Ника, иди к «Кроатии», я там тебя жду на стоянке. Заедем домой и в Дубровник.

— Бранко, у меня сумка в «Торани» осталась, — спохватилась я.

— Я взял. Давай быстрее.

Закончив, я встала и пошла по тропе вниз. Потемнело еще сильнее, начало погромыхивать. Меня беспокоило только одно — чтобы вертолет благополучно успел до грозы в Дубровник. Изредка кто-то попадался навстречу и смотрел на меня с ужасом и любопытством. Но мне было наплевать.

Подойдя к гостинице, я покрутила головой во все стороны. Бранко коротко посигналил. Я забралась на сиденье рядом с ним, он взглянул на меня и присвистнул.

— Курац! Тебе бы переодеться.

— Нет, так останусь, — огрызнулась я и наклонилась головой к коленям.

Бранко погладил меня по спине.

— Ника, все будет хорошо.

— Да откуда ты знаешь?

Помолчав немного, он сказал:

— Я не говорил никому, что на самом деле случилось. Когда в скорую звонил, сказал, что у него просто закружилась голова, и он упал. Ты же понимаешь, что…

— Бранко, я все понимаю, — перебила я. — Не надо об этом, ладно?

— Ника, я тебе обещаю. Я ее сам найду и разберусь с ней.

— Только давай без экстремизма, — поморщилась я. — Только уголовщины еще не хватало.

— Конечно.

Когда мы приехали, я забрала сумку и поднялась к себе. Быстро приняла душ, переоделась, посмотрела на часы — может, уже можно принять таблетку, когда там я это пиво пила. К моему огромному удивлению, с того момента, когда Глеб пришел в «Торань», прошло всего полтора часа. Я открыла ящик его тумбочки, и меня словно под дых ударило.

Сверху, на какой-то книжке, лежала белая раковина — та самая, с Бобары.

У меня задрожали колени, и я села на кровать, совершенно без сил. Боль была такая, что хотелось выть, орать. Почему-то я вспомнила Глеба таким, каким увидела в самый первый раз — в аэропорту Хельсинки…

Надо было поторопиться. Я отодвинула раковину и книгу, достала паспорт Глеба с вложенным в него медицинским полисом. Не удержалась, открыла, посмотрела на фотографию. На ней он был в пиджаке, с галстуком. Строгий, суровый. Глеб из другой — настоящей — жизни…

Глава 53

— Я сейчас звонил в больницу, — сказал Бранко, когда мы выехали на серпантин. — Он еще в приемном, скоро должны на томографию отвезти. Выяснить, нет ли… как это? — он пощелкал пальцами. — Крови под черепом?

— Гематомы. Он пришел в себя?

— Нет. Ника, не волнуйся. Его там будут лечить не хуже, чем президента.

— С чего вдруг? — удивилась я. — У него российский паспорт. Хотя полис финский.

— После того как он столько бабла вложил в эту больницу? Ты не знала? — удивился он моему удивлению.

— Ну, он говорил что-то про инвестиции, — смущенно пробормотала я, подумав, что вообще мало чего знаю о Глебе. Он сам особо не распространялся, а я стеснялась спрашивать.

— Да какие там инвестиции. Он помогает покупать оборудование — в больницу, в дом здоровья в Цавтате. Вообще он не любит об этом говорить. Но я думал, что тебе мог и сказать. Хотя…

Тут Бранко запнулся, сообразив, что его «хотя…» прозвучало не слишком деликатно. «Хотя кто ты такая, чтобы тебе об этом говорить» — как-то так.

Мы уже подъезжали к Дубровнику, когда нас наконец нагнала гроза — какая-то вялая, несерьезная. Впрочем, и такой вполне хватило бы для полного счастья, если бы она разразилась раньше. Когда мы ждали помощи на мысе. Но, по крайней мере, стало легче дышать.

Когда мы пришли в приемный покой, Глеба как раз повезли на томографию, и нам предложили подождать.

— Принести тебе что-нибудь? — предложил Бранко. — Еда здесь так себе, но кофе можно выпить.

Я отказалась, он принес себе стаканчик кофе. Время тянулось страшно медленно, и мне хотелось хоть чем-то его заполнить, но я никак не могла придумать тему для разговора, а Бранко молчал, глядя себе под ноги.

— Скажи, — решилась я, — а ты хорошо знал отца Глеба?

— Нет, — удивленно посмотрел на меня Бранко. — Я его и видел-то всего раза два. А что?

— Да нет, ничего. Просто… Я подумала, эта девочка, Майя — она все время повторяла, что он испортил жизнь ее бабушке, а заодно матери и ей самой. Глеб мне рассказывал, что его отец хотел жениться на девушке из Дубровника, но она вдруг ему отказала, хотя была беременна. Глеб сначала думал, что в этом была какая-то тайна, но потом предположил, что все дело было просто в тяжелом характере.

— Вот ты о чем… — вздохнул Бранко. — Да, Ника, характер у него был… Я, конечно, знаю только по разговорам. Что-то от Глеба, хотя он вообще никогда не любил жаловаться. Что-то от своих родителей. Но один эпизод запомнил. Глеб гостил у нас после третьего класса, и отец приехал забрать его домой. На машине. Глеб то ли не собрал вещи, то ли не все собрал, и отец устроил ему выволочку, при мне, при моей бабушке, двоюродном брате. Он не ругался, а долго-долго ему выговаривал, что он безответственный, бестолковый, что из-за него они теряют время. Да за это время можно было пять раз собраться. Мне тогда было здорово неловко, Глебу тем более. Знаешь, Ника, когда мы учились в школе, Глеб всегда с неохотой домой ездил на выходные. Хотя это было раз в месяц, и он скучал по матери.

Бранко встал, выбросил в урну стаканчик, прошел по коридору туда-сюда, снова сел рядом со мной на диван.

— Только не говори ему, что мы с тобой об этом говорили, ладно? Глеб в детстве был таким… не могу вспомнить, как по-русски. Не трусливым, а как это? Пугливым? Нет. Запуганным? Робким? Вот, нерешительным. Как-то так. Совсем не таким, как сейчас. Мы вообще были хулиганами, но ему всегда было трудно на что-то решиться. На какое-то безобразие. Как будто каждый раз думал, что об этом скажет отец, не попадет ли от него. Они уехали в Россию в девяносто третьем. А снова мы встретились только через девять лет. Его отца уже не было. И Глеб… он стал совсем другим. Хотя, знаешь, иногда в нем что-то такое бывает… прежнее.

— Я очень долго жила с таким человеком, Бранко, — сказала я. — С таким, как отец Глеба. Так что мне все это хорошо знакомо. И понятно. Как только он умудрился из всего это выбраться?

— Трудно сказать, Ника. Какое-то упрямство или упорство в нем было всегда, наверно, отцу просто не удалось его сломать до конца. И еще что-то от матери. И потом… Не знаю, рассказывал он тебе или нет, но ведь мы с ним выросли на войне.

— В каком смысле? — не поняла я.

— В самом прямом. Начало девяностых. Развал Югославии. Гражданская война. За границей очень многие думают, что война на Балканах была только в конце девяностых. Когда НАТО бомбили Белград. А на самом деле… Мы подоспели как раз к самому началу — вернулись из Чехии в девяностом. Но жили-то мы в Сербии. Мы — хорваты! Тебе этого не понять, не обижайся.

— Нет, — я покачала головой. — Глеб почти ничего не говорил об этом. Ну, может, мимоходом, парой слов. Я на пять лет вас младше, так что помню только то, что было позже, у всех на слуху, в новостях. Тогда действительно показывали по телевизору, как бомбят Белград. Ну, Косово, суд над Милошевичем — это тоже помню.