Хоть горячая кровь молодости привлекала, тетушка взяла строгий тон.
– Что вы, моя милая, смотрите, будто не узнаете?
Настасья улыбнулась так чисто и беспечно, что не было сил на нее сердиться.
– Что вы, мадам Львова, как можно!
– Так пригласи уж войти… – сказала тетушка и, не ожидая формальностей, вошла сама.
Номер был именно в таком безобразии, какое следовало ожидать от барышень на свободном выгуле. Повсюду разбросаны фантики от конфект, огрызки яблок, апельсиновые шкурки, флакончики духов, платья, туфли и предметы женского туалета. Что и говорить, гардероб Настасья привезла отменный. Что ж, тем лучше, войдет в приданое.
Тетушка сурово, как сумела, разглядывала устроенный разгром и кивнула Прасковье, которая застенчиво отвернулась и принялась подбирать вещи – то есть делать то, для чего ее наняли. Выговаривать чужой горничной мадам Львова сочла неуместным.
Извинившись за небольшой беспорядок, Настасья предложила садиться. Тетушка скинула с кресла летнюю шляпку, довольно миленькую, и опустилась на мягкую подушку.
– Ну, моя дорогая, как проводите время? – спросила она светским тоном.
Настасья отвечала, что они с интересом осматривают Москву.
– Ходите по магазинам?
– Пока еще нет… Вернее, да… были…
– Были на Кузнецком Мосту или в Верхних торговых?
– На Кузнецком, – ответила Настасья и прыснула.
Тетушка отчетливо видела, как из нее пытаются сделать дуру. Чего терпеть не могла. Оправдывалось худшее ожидание: Настасья – копия своей матери. Значит, на самом деле надо надевать ежовые рукавицы. Пока бед не натворили.
– Вот что, моя милая, – ледяным тоном начала Львова. – Ваш батюшка просил присматривать за вами. И я намерена исполнить его просьбу со всем старанием. Вы обещали заглядывать ко мне каждый день? И что же на деле? Не видела вас с тридцатого декабря. Чем занимались эти дни?
– Мы… Просто проводили время…
– Где были на первое января? Почему не приехали, чтобы встретить Новый год у меня?
Барышня потупилась, не ожидая такого допроса.
– Я… мы… рано легли спать… Устали от прогулок…
Тетушка заметила, что Прасковья держится в стороне, но прислушивается. Вот что бывает, когда компаньонке слишком много позволяют. Куда больше огорчила Настасья: будущая невестка врала. Глупо и неумело.
– Простите, но не могу оставить ваше поведение без последствий, – сказала Львова поражаясь, что это говорит она. – Я решила, что с сегодняшнего дня вас будет опекать мой племянник, Алексей Пушкин. Очень серьезный молодой человек, служит в полиции, офицер, коллежский майор, то есть секунд-майор…
При всех достоинствах, она отчаянно путала гражданские и военные чины. Не говоря уже о погонах, родах войск и званиях. Пушкин как-то пробовал навести порядок в ее представлениях, но быстро понял, что бывают задачи неразрешимые. Для тетушки не важны звездочки на погонах, главное, чтоб человек был хорошим.
К счастью, Настасья понимала в различиях чинов еще меньше.
– Секунд-майор – это так мило, – сказала она.
– Сегодня он непременно посетит вас и составит план вашего дальнейшего пребывания в Москве.
Настасья потупилась:
– Благодарю вас, – тихо проговорила она.
Львовой стало стыдно, что она так строга с невинным ребенком, который хочет немного радости. А она предстала гадким мучителем. Чтобы загладить вину, тетушка взяла ее руку и ласково погладила.
– Моя милая, не обижайтесь. Барышни в вашем возрасте часто делают глупости, о которых сожалеют. Поверьте, никто вас не будет сажать в клетку. Что собираетесь делать сегодня вечером?
– Мы приглашены на ужин к тетушке… – Настасья обернулась за помощью к компаньонке.
– Живокини, – подсказал та.
– Да, Вера Васильевна…
Это совсем уж никуда не годится. Забыть имя родной тети? Даже Пушкин себе такого не позволяет. Следует надеяться.
Другое встревожило Львову: она прекрасно знала Живокини, а потому с трудом могла представить, как Вера Васильевна будет развлекать барышню да еще с компаньонкой. Что-то здесь не то…
Тетушка стала прощаться, еще раз напомнив о визите Пушкина, и настрого просила быть у нее завтра. Если сегодня намечен ужин. Настасья обещала непременно.
Стоило мадам Львовой выйти, как за дверью раздался сдавленный девичий смех. Когда зажимают ладошкой рот и нет сил остановиться. Смеялись над глупой старухой, которую ловко провели. Тетушка в этом уверилась. И сильно обиделась.
Она невольно подумала: вдруг Настасья узнала про рулетку? Мысль эта явилась сама собой, без видимых причин. Но напугала сильно. Если это правда, может случиться все, что угодно…
На рулетку надо было отправиться сегодня, не откладывая.
15
От лени дворников случается польза. Если бы не сугробы, зажавшие улицу, барышня имела бы шанс на спасение. Подобрав юбку, она ловко убегала, скользя, но не падая, на каблучках зимних ботинок. И даже немного оторвалась. Но впереди оказался участок глубокого снега, до которого не добралась лопата дворника. На всем ходу она сделала отчаянный рывок через сугроб, зацепилась и плюхнулась. Будто нырнула. Даже ботиночки взлетели вверх.
Пушкин оказался тут как тут. Не запыхался и не слишком спешил. От сыскной полиции еще никто не уходил. Первым делом, прихватив локоть, он помог барышне подняться и заботливо смахнул снег с кацавейки. Лицо ее было облеплено снежными комьями, но прикасаться к нему было невозможно.
– Не ушиблись?
Барышня смахнула с глаз хлопья, но смотрела испуганно.
– Я все отдам… все отдам… С этим пришла… Зачем же полиция… Вот, у меня есть деньги. – Она попыталась найти кармашек, но пальцы не слушались.
– Прошу успокоиться. Вас ни в чем не обвиняют, – сказал Пушкин. – Был бы на моем месте городовой – имел бы законное право выстрелить в спину.
– Я больше не буду, – проговорила она, закрывая лицо ладошками.
– Анна Васильевна потребовала вернуть долг и угрожала полицией?
Она вытащила две смятые пятирублевые купюры.
– Вот… Вот… Извольте…
Пушкин просил убрать деньги. Не хватало, чтоб городовой увидел, как ему суют бумажки. Будет приставу веселье. Мало того, за деревом в начале улицы он заметил женскую фигуру, которая старательно пряталась. Судя по неумелой попытке закрыться стволом, совсем не филер. Неужели Нефедьев послал жену или дочь шпионить? Редкая глупость…
Он мягко взял барышню под руку.
– Пойдемте в дом, там все расскажете… Кстати, раз уж вас не подстрелили, извольте представиться…
– Ольга Рузо, – сказала она, сопя.
Лицо ее нельзя было назвать красивым. Скорее невыразительным. Есть тип барышень, в которых нет ничего отталкивающего. Вроде глаза, губы, ресницы на месте. Черты по отдельности ничем не испорчены. Но собранные вместе не имеют ничего привлекательного. Как пустой лист, который ждет рисунка. Нос ее был длинноват и прям, как указательная стрелка.
У крыльца Пушкин поднял сборник лекций «Теория вероятности» ординарного профессора математики Императорского московского университета П. А. Некрасова. Хорошо знакомая книга.
– Изучаете математику? – с невольной теплотой спросил он.
Рузо тщательно отряхнула обложку от снега.
– Обучаюсь на курсах… домашних учительниц…
Такие познания для обучения детей арифметике явно излишни. Пушкин не стал обращать на это внимание. Он предложил барышне подняться.
Прокопий еще не успел приладить на дверь железную скобу, вывороченный замок свисал, как язык. Рузо это заметила.
– Что тут произошло? – спросила она, обернувшись на крылечке.
– Ключ потерян, пришлось ломать, – ответил Пушкин, ни в чем не соврав.
Отряхнув ботиночки, Рузо повесила в прихожей кацавейку и положила под ней «Теорию вероятности». Пригладив туго уложенные волосы, вошла в гостиную и остановилась, поглядывая на оплывшие свечи, самовар и чашку на столе. Барышня чрезвычайно наблюдательная.
– Позвольте, а где Анна Васильевна?
