– На площадях жильцам раздают хлеб. Два раза в день – сразу после рассвета и перед закатом.
Тощий ведет его через толпу, пару раз здоровается с встречными. Люди выглядят вроде бы совсем обычно, но многие заметно нервничают, вздрагивают, когда замечают новичка. Вдруг кто-то восклицает:
– Это же Иблут! Да? Так тебя зовут?
Голдстон недоуменно вскидывает взгляд. Лысый толстяк вперил в него светлые, почти бесцветные глаза.
– Нет, нет… Это не мое имя…
– Но если не Иблут, то кто?
– Может быть Даннум?
– Хадум?
– Кишум?
Вокруг сжимается кольцо из людей. Каждый пытается назвать его по-своему. Голова начинает будто вращаться вокруг своей оси, толпа колышется, плывет, сливается в одно серое пятно.
– Как же тебя зовут? – спрашивает наконец его спутник. – Скажи им!
Он морщится, шарит внутри головы – нет, ничего. Хадум, Кишум, Иблут.
– Не знаю. Не помню.
Толпа неожиданно отзывается радостным гулом и быстро расходится.
Когда они достигают другого конца площади, Голдстон, наконец, оглядывается по сторонам. Место это находится на возвышении. От площади во все стороны уходят кривые уродливые улочки с одинаковыми кособокими домишками. По линии горизонта город опоясывает уходящая в небо, невероятно ровная, как подрезанная сверху, горная гряда. Или не гряда?
– Что это? – спрашивает он у тощего.
– Стена, – отвечает тот нехотя. – Она защищает нас.
– Защищает? От кого?
– Говорят, от какой-то живой тьмы. Наверняка знают только жрецы. Но лучше не расспрашивай меня об этом.
– Почему же?
Тощий молчит, отвернув голову в сторону. Кажется, едва удерживается от того, чтобы не зажать себе рот рукой.
– Зачем нужны жрецы?
– А ты не расскажешь, что я проговорился?
– Нет, не бойся.
– Они отдают нас Стене. Каждый день приходят к жильцам и забирают кого-то с собой.
– Отдают?
– Оставляют внутри. Закладывают камнями и оставляют. Стене нужны наши силы, чтобы выстоять.
Потом провал в памяти. В себя он приходит, лежа на жесткой кровати в крохотной полутемной комнатушке. В голове одна-единственная мысль: вот-вот за ним должны прийти. И правда – раздается настойчивый стук в дверь. Звук все сильнее, объемнее – кажется, еще немного, и взорвутся барабанные перепонки. Не в силах выносить грохот, он бросается на дверь, распахивает ее – и слепнет от потока холодного белого света.
* * *
Глаза открылись с усилием, словно на каждое веко, как покойнику, положили сверху по старинной тяжелой монете. Взгляд сразу уперся в круглый белый циферблат часов на стене. Они показывали одиннадцать. Вечера? Утра? Больничная комнатка с наглухо задраенным окном и кондиционером. Приглушенный свет вделанных в потолок мини-ламп. Голдстон лежал в кровати под простыней, и на нем, кажется, ничего не было, кроме белья. Он попробовал шевельнуть рукой, ногой. Откинув простыню, внимательно осмотрел худое и какое-то слишком белое тело. Справа на груди зеленел здоровый синяк. Когда решил приподняться, появилось ощущение, что в голове плещется вода. Встал, по-индийски завернувшись в простыню, прошелся босиком туда-обратно по кафельному полу. Голова подкруживалась, слегка шатало, глаза воспринимались как две болевые точки – но не более того. Ярко, во множестве деталей, вспомнился пыльный кособокий город. Господи, что это было? Сам до такого не додумаешься – морг наоборот… Точно не сон, скорее похоже на галлюцинацию. В колледже, помнится, по дурости сжевал таблетку какой-то веселящей дряни, эффект был похожий. А разбудил его, скорее всего, стук в дверь. Кто-то приходил и ушел не дождавшись ответа. Через полчаса, когда Голдстон, сидя на кровати, все еще тупо размышлял, что предпринять, в дверь опять постучали. Едва в палату вступил полноватый, с добродушным лицом врач в голубом одеянии, Голдстон заметно подался назад, будто увидел привидение. Гость был ярко-рыжий, с короткой, округлой огненно-рыжей бородой, обрамлявшей его лицо, как лучики света диск солнца на детских рисунках.
Увидев пациента сидящим на кровати, прямо с порога деловито обронил:
– А, наконец вы пришли в себя! Как самочувствие?
Голдстон наморщил лоб, пытаясь задавить головную боль.
– Кажется, жив. Но вам, наверное, виднее?
Врач в упор не заметил шутку. Взял молча стул, сел напротив.
– Что-нибудь болит?
– Голова. То есть сейчас она болит, а прежде раскалывалась.
– Вы понимаете, где находитесь и какое сегодня число?
– Подозреваю, что в какой-то московской клинике. Я прилетел пятого марта, в четверг. У меня здесь много дел, потому надеюсь, что сегодня максимум шестое.
Врач кивнул, словно услышав правильный пароль.
– Да, вы в госпитале для командного состава. Сегодня шестое марта, пятница… Свет не беспокоит?
Голдстон попробовал улыбнуться:
– Когда вспоминаю, что выжил, то не очень.
– Видите ли… Из-за контузии обычно сильно повышается раздражительность.
– Каков диагноз целиком?
– Помимо контузии только пара гематом. Ну и отходняк после сильного обезболивающего.
Голдстон навострил уши.
– Очень сильное? Как наркотик?
– Да. А что?
– У меня было что-то похожее на галлюцинации. Я, кажется, видел вас – но… очень странно.
Врач с готовностью закивал головой, словно как раз это и собирался обсудить.
– Придется понаблюдать вас здесь недельку-другую.
– Понаблюдать?
Слово прозвучало неприятно, будто речь шла о подопытном животном.
– Да. Видите ли… – на лбу у врача сошлась скорбная вертикальная складка. – Мы сделали энцефалограмму мозга, и она выглядит… довольно необычно. Есть подозрение, что участки коры пострадали от декомпрессии. Галлюцинации могут быть следствием. Знаете, в беспамятстве вы вели себя крайне нестабильно. Все время хотели убежать из города…
Голдстон быстро отвел взгляд. Спросил, прикрывая панику глупым смешком:
– Что, есть правила, как вести себя в беспамятстве?
Складка снова разделила лоб врача. Вот-вот скажет свое снисходительное «видите ли».
– Видите ли…
– Можно без «видите ли»?!
Рыжебородый покосился на дверь. Кажется, уже обдумывал пути отступления. Голдстон, испугавшись, что сейчас его окончательно запишут в психи, торопливо вставил:
– Сами говорили – у меня раздражительность от контузии.
Врач кивнул головой. Извинения принимаются.
– Штабс-капитан, я просто не имею права выпустить отсюда человека с подозрением на психические отклонения. У нас тут очень специфическая обстановка. Даже нормальные люди легко сходят с рельсов… Хотите открою небольшую служебную тайну? Никогда не слышали про синдром Стены?
Голдстон сглотнул сухим дерюжьим горлом.
– Нет. В чем симптомы?
– Навязчивое желание вырваться за Стену. Куда угодно, хоть к партизанам. Стена, которая вроде бы защищает, воспринимается как угроза. Только зафиксированных случаев почти тысяча за два года. Каждый сотый из проходивших здесь службу. Треть заболевших сошли с ума. Согласитесь, рискованно выпускать вас в город, не разобравшись до конца.
Голдстон завис на пару секунд, потом неуверенно спросил:
– И что же говорит наука?
– Да все банально. Разновидность клаустрофобии. Один мой коллега даже занялся исследованием средневековых летописей. Хотел проверить, не случалось ли подобного, когда люди долгое время – месяцы, а то и годы – жили в осажденной крепости. Подробно, к примеру, исследовал осаду католиками протестантской Ла-Рошели в начале семнадцатого столетия…
Рассказ о неимоверных страданиях гугенотов, которые от голода ели собак, кошек и друг друга, дал время сосредоточиться. Голдстон понял, каким был идиотом. Когда врач наконец закончил, он выложил козырь, все это время лежавший у него под рукой:
– Давайте начистоту. Совсем не против того, чтобы понаблюдаться. Если честно, не был в отпуске уже три года. Но видите ли, я здесь, увы, не сам по себе, а с конфиденциальным поручением еврокомиссара по делам вооружений. Любую задержку нам придется объяснять начальству в Берлине. Вы готовы к такому повороту?