Это назначение произошло по рекомендации великой княгини Екатерины Павловны, любимой сестры Александра I, имевшей на него большое влияние. Двор Екатерины Павловны был неофициальным центром антинаполеоновских настроений. Она также принимала участие в борьбе за отставку М.М.Сперанского, финансовые реформы которого привели к громадному дефициту бюджета и увеличению налогов, что накануне войны подрывало всю государственную систему; по ее просьбе Н.М.Карамзин написал адресованную императору свою знаменитую "Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях".

В Москве назначение Ростопчина было встречено с одобрением и радостью. Выражая общее мнение, П.А.Вяземский писал о своевременности назначения Ростопчина на эту должность: "Он был именно человек, соответствующий обстоятельствам". В 1840-е годы, подводя итог деятельности Ростопчина, М.А.Дмитриев говорит о том же: "Граф Ростопчин, одним словом, был один из тех людей, которые в важных случаях истории народов являются, как будто выдвинутые Провидением. Он был тогда на своем месте".

"Город, по-видимому, был доволен моим назначением, - отмечает и сам Ростопчин в своих воспоминаниях, рассказывая, как он оправдал доверие москвичей. - Мне было 47 лет, я пользовался отличным здоровьем и выказал с самого начала большую деятельность, что было новостью, потому что все предшественники мои были старцы. Я сразу сделался популярным, благодаря доступности ко мне. Я сделал объявление, что каждый день, от 11 часов до полудня, принимаю всех и каждого и что те, кто имеет мне сообщить нечто важное, могут являться ко мне во всякий час.

В день моего водворения в новой должности я приказал отслужить молебен перед всеми иконами, которые считаются чудотворными и пользуются большим уважением у народа. Я выказывал большую учтивость к тем лицам, которым приходилось иметь дело со мною. Я снискал расположение старых сплетниц и ханжей, приказав убрать гробы, служившие вывесками магазинам, их поставлявшим. Также приказал я снять афишки и объявления, наклеенные на стенах церквей".

Затем последовали более серьезные решения: Ростопчин потребовал исполнения правил содержания гостиниц, трактиров и ресторанов, в большинстве своем превратившихся в притоны, заставил полицию также руководствоваться законами, выгнал со службы одного квартального надзирателя, наложившего ежедневную дань на мясников, другие квартальные, испугавшись увольнения, поутихли с поборами, и цены в Москве на мясо снизились на треть. Были осуществлены и другие преобразования в городском управлении.

П.А.Вяземский в своей характеристике Ростопчина раскрывает те свойства его характера и те факты биографии, благодаря которым тот пользовался любовью и доверием москвичей.

"Граф Ростопчин, - пишет Вяземский, - был человек страстный, самовластный. При всей образованности, которая должна была укрощать своевольные порывы, он часто бывал необуздан в увлечениях и действиях своих. Но он не был зол, хотя, может быть, был несколько злопамятен. Дружба его с доблестным князем Цициановым, уважение к Суворову, позднее постоянно приятельские сношения с Карамзиным, благоговейная признательность к памяти императора Павла, благодетеля своего, а во время служения при нем искренность в изложении мнений своих, искренность, доходившая иногда до неустрашимости и гражданского геройства, - все это доказывает, что он способен был питать в себе благородные и возвышенные чувства".

Между тем военные замыслы Наполеона против России из области гаданий и предположений переходили в реальный план. В мае 1812 года Наполеон на одном из своих императорских дворцовых приемов публично заявил: "Я иду в Москву и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира... Москва - сердце империи".

Александр I издал Манифест о приведении армии в боевую готовность. Князь М.И.Кутузов, выиграв несколько сражений в шедшей тогда русско-турецкой войне, 16 мая 1812 года вынудил турок подписать мир. Это событие, полагали русские политики, могло приблизить дату нападения Наполеона на Россию.

Ростопчин допускал, что наполеоновская армия в начале военных действий может захватить значительные территории России. Об этом он писал Александру I: "Мне приходит на мысль, что известие о заключении мира с турками принудит Наполеона начать с нами войну, если нет какого-либо особенного соглашения. Он не захочет поджидать подкреплений, которые придут с Дуная, для войск, предназначенных к тому, чтобы бить французов. Ваша империя имеет двух могущественных защитников: в своих пространствах и в своем климате. 16 миллионов людей (имеется в виду число мужчин, способных носить оружие. В.М.), исповедующих одну веру, говорящих одним языком, которых не коснулась бритва, эти-то бороды и составляют твердыню России; кровь солдат родит героев на их место, и если бы несчастное стечение обстоятельств принудило бы вас отступить перед победоносным неприятелем, русский император всегда будет страшен в Москве, ужасен в Казани, непобедим в Тобольске".

В ночь на 12 июня 1812 года без объявления войны наполеоновская армия форсировала Неман и вступила на территорию России.

В Москве о начале войны узнали 15 июня из напечатанного в "Московских ведомостях" царского рескрипта: "Французские войска вошли в пределы нашей империи... И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силою. Я надеюсь на усердие моего народа и на храбрость..."

Хотя войны и ожидали, известие о ее начале потрясло всех. Разговоры повсюду шли только о ней.

Вечером московский свет, не изменив своему обычаю, гулял на Тверском бульваре. Там, как и всюду, рассказывает А.Г.Хомутова, тогда - молодая девушка, только что начавшая выезжать в свет, "разговоры вращались около войны: одерживались победы, терпелись поражения, заключались договоры. Но всего более распространено было мнение, что Наполеон, после двух-трех побед, принудит нас к миру, отняв у нас несколько областей и восстановив Польшу, - и это находили вполне справедливым, великолепным и ничуть не обидным".

В начале второй недели войны стало ясно, что наступление наполеоновской армии направлено не на Петербург, а на Москву.

Ростопчин по должности соединял в себе военную и гражданскую власть. Он отвечал за всё в городе, в том числе и за его судьбу в военных обстоятельствах. Как профессиональный военный, учитывая тактику и возможности Наполеона, он разумом допускал, что французы могут дойти до Москвы и - поскольку военное счастье изменчиво - даже взять столицу, но как москвич он сердцем не принимал такой оборот дел. Однако оба варианта были одинаково возможны. Главнокомандующий Москвы обязан был предусмотреть их. Поэтому в своей деятельности он решал одновременно две задачи, взаимно исключающие одна другую: с одной стороны, готовить город к сдаче неприятелю, так, чтобы тот оказался в нем в условиях наиболее невыгодных для него, и в то же время обеспечить эффективную военную оборону Москвы.

И тут проявились исключительные организаторские способности Ростопчина. Он сумел буквально раздвоиться и с одинаковой энергией, самоотверженностью, честностью и преданностью каждой из идей блестяще воплотить их в жизнь.

Ни среди современников, ни у нынешних историков деятельность Ростопчина не получила четкой и определенной оценки. Его и ругали, и хвалили, причем за что ругали одни, то ставили ему в заслугу другие, и наоборот. Историки с усердием отмечают непоследовательность его действий и в силу этого считают, что он не владел ситуацией, не знал, что делать, метался и в лучшем случае не сделал ничего полезного, а в худшем - его деятельность была вредна.

Можно понять современников: они не знали многого и - главное - того, что тот граф Ростопчин, которого они видели в генерал-губернаторском доме принимающим посетителей, скачущим в коляске по улицам, разговаривающим с мужиками, любезничающим на балу, представлял собой двух людей, две политики, две цели, две логики поведения, две системы поступков. Современники приписывали свойства и действия двух одному - и недоумевали. Историки, обладая документами, объясняющими действительное положение Ростопчина, придерживаются того же взгляда, что и неосведомленные современники. В этом отношении весьма характерна фраза известного либерального историка начала XX века С.П.Мельгунова, активного сотрудника сытинского юбилейного издания "Отечественная война и русское общество. 1812-1912": "При всем желании найти что-либо положительное в деятельности Ростопчина, в конце концов находим лишь отрицательное".