Я летела на самолете первый раз в жизни и, честно говоря, немножко побаивалась. Но папа меня успокоил, сказав, что страшно бывает только на маленьких самолетах. На больших же обычно не трясет, не тошнит, шума турбин внутри почти не слышно, и если специально не караулить, то можно даже не почувствовать, как оторвешься от земли и окажешься в воздухе.

На всякий случай я все же зажмурила глаза и решила считать до тысячи, а к этому времени мы уж наверняка поднимемся.

При счете семьсот пятьдесят самолет два раза дернулся и снова затих. «Все, летим», – подумала я, открывая глаза. Первое, что я увидела в иллюминатор, были чьи-то толстые ноги в шерстяных носках и резиновых ботах. Ноги потоптались маленько и зашагали от иллюминатора. И тогда стало видно, что принадлежат они пожилой тетеньке, которая на полном ходу спокойно разгуливает по крылу самолета, волоча за собой шланг. Не успела я изумиться, как в самолет вошла та самая дама, плюхнулась на сиденье рядом с папой и, раскрыв сумочку, стала пудрить покрасневший от возбуждения нос.

– Я присутствовала при погрузке! – победоносно сообщила дама. – Дачу они захотели! Пусть лучше застрелятся!

Паганель высунул бороду из-за спинки переднего сиденья:

– При погрузке в самолет?

– Нет, на тележку.

– А наших рюкзачков там не заметили? – Это уже дядя Коля спросил.

– Рюкзаков не видела, – сказала дама.

– Хотел бы я знать, куда они сейчас летят? – вздохнул дядя Коля.

Мы-то сами никуда пока не летели. Это я окончательно поняла, когда из-за перегородки вышла стюардесса и сказала:

– Мужчина, сдавший в багаж ведро с вареньем, пройдите к трапу!

Кругом засмеялись и заговорили:

– Во дает, кретин!

– Ну, сейчас его чайком попотчуют!

– Надо же, додумался!

– А эта куда смотрела, приемщица?

– Физиономию ему этим вареньем вымазать!

Стюардесса похлопала в ладоши:

– Товарищи, кто сдавал ведро? Не задерживайте рейс!

– А в чем дело? – спросил папа.

– Так это ваше ведро? – наклонилась к нему стюардесса.

– Нет, не ихнее, – сказала дама. – У них рюкзаки были. А это ведро я вроде видела. Оно рядом с моими чемоданами стояло. Розовой тряпкой завязанное.

– Бедные чемоданы! – хихикнули сзади.

– Выбросить к свиньям его, раз хозяин не признается! – посоветовал кто-то.

– Выбрасывать мы не имеем права, – объяснила стюардесса.

– А вот перемажет оно другие вещи – так отвечать не будем. Так и знайте.

– Да уж, поди, перемазали, – догадалась бабушка в платочке. – Они ведь их как швыряют-то, господи! Одно слово – чужое добро, не свое.

– А-а-а, чужое! – вскочила вдруг дама, сообразившая наконец, что и ее красивым чемоданам грозит опасность. – А ты зачем сдавала его, вредительница!

– Тише вы! – сказали даме. – Чего кидаетесь? Слышали же – мужчина сдавал.

– А мне хоть черт! – заявила дама. – Я с него с живого не слезу – пусть только пятнышко останется!

– Так он и пришел за ним, – произнес тот же голос. – Сидит, поди, где-то, суслик, – хвост поджал.

Папа подумал немножко, поприкидывал в уме и сделал вывод:

– Наши рюкзаки не перемажутся. Заведомо.

– Конечно, – живо откликнулся дядя Коля. – А чего им мазаться. Они чистенькие прилетят… в Самарканд.

Мужчина, сдавший ведро, так и не отозвался, и мы полетели, заминированные его вражеским вареньем. Скоро, правда, все позабыли про это ведро – самолет набирал высоту, стало неприятно закладывать уши, пассажиры сосали леденцы и обессилено закатывали глаза.

Дядя Толя опять повернулся к нам и возбужденным голосом сообщил:

– Ну, летим. Возврата теперь нет. Через три часа будем в Иркутске, затем – еще два часа до Хабаровска, час – от Хабаровска до Владивостока и там – минут пятьдесят до бухты Посьета на местном рейсе. Короче, уже завтра утром я буду кормить вас жареными трепангами. Если поправлюсь. Пока еще чувствую слабость. Но думаю, что море и солнце поставят меня на ноги.

– Уж эти мне ученые затворники, – скептически хмыкнул дядя Коля. – Жизни не знаете. Так летать можно – только не выходя из кабинета. А где коэффициент на нелетную погоду? На несовпадение рейсов? На тетю Пашу? Тоже мне – прогнозист.

– На какую тетю Пашу?

– Которая тетя Мотя, – буркнул дядя Коля. – Погоди, еще наплачешься.

…Утром мы прилетели во Владивосток. В аэропорту было тепло, сумрачно и мокро. Сверху сыпалась водяная пыль, незаметная глазу, но такая плотная, что куртки наши через минуту заблестели, а через пять минут с них покатились тяжелые капли.

– Ну что, гады-физики? Где ваше солнце? – немедленно задрался дядя Коля.

Паганель лизнул ладонь и разнеженно вздохнул:

– Приморье. Чувствуете?.. Это ничего не значит, здесь – дождь, а в Посьете, возможно, солнце. Приморье – оно такое. Надо скорее в Посьет.

Даже сдержанный папа засуетился.

– В Посьет, в Посьет, – повторял он. – И немедленно в море. Первым делом надо поймать кальмара и сфотографироваться с ним. Представляешь кадрик, малыш, ты – с живым кальмаром в руках?!

– Это какие еще кальмары? – спросил дядя Коля – Которые корабли, что ли, топят?

Вопиющая дяди Колина безграмотность тут же была наказана – его заставили получать рюкзаки. А мы втроем пошли узнавать про билеты на Посьет.

Самолеты в Посьет, конечно, не летали. Они вообще никуда не летали. Девушка из справочного бюро прямо так и сказала:

– Рейсов нет, и неизвестно.

– Что именно неизвестно? – попытался уточнить Паганель.

– Ничего не известно, – сказала девушка.

Возле багажного павильона, подняв руки вверх, сдавался кому-то растерянный дядя Коля. Увидев нас, он, не опуская рук, шагнул навстречу и попросил:

– Понюхайте меня.

Паганель нюхать отказался, поскольку в связи с недомоганием у него заложило нос.

Папа же, вытянув шею, осторожно обнюхал рукав дяди Колиной куртки.

– Варенье, – определил он. – Смородиновое. Кондиционная вещь.

– Ага, кондиционное, – согласился дядя Коля. – На клею оно, что ли? Не оттирается, холера! – Он кивнул на рюкзаки.

И тогда мы сообразили, что рюкзаки наши потемнели не от дождя – они были густо залиты смородиновым вареньем…

ГЛАВА III

Будущий Сан-Франциско. Куда люди едут.

Встреча с Японским морем.

Кроме дяди Толи-Паганеля, никто из нас до этого не бывал во Владивостоке. Даже папа, объездивший большую половину мира. Со стороны, однако, могло показаться, что, наоборот, никогда не бывал в этих краях один Паганель. Он высовывал нос в неплотно прикрытую дверь автобуса, шумно вдыхал целительный морской воздух, ахал, причмокивал и без конца тормошил нас, приглашая любоваться окрестностями дороги, ведущей из аэропорта в город.

Так продолжалось до середины пути, а потом мы отмучились. Похвала здешних мест очень растрогала одного дядьку, местного жителя.

Этот местный житель сначала с гордостью сообщил Паганелю, что по генеральному плану развития Владивосток скоро превратится во второй Сан-Франциско, а затем, схватив его за плечи, стал тыкать лбом то в одно, то в другое окно, выкрикивая: «Посмотрите направо!.. Посмотрите налево!» Дядька беспокоился, видать, как бы приезжий человек не пропустил какой достопримечательности. У него даже нос вспотел от старания

Особенно трудно Паганелю пришлось и самом городе, где новые дома и жилмассивы пошли один за другим. Дорога бежала с сопки на сопку, кинотеатры, рестораны, здания башенного типа так и выныривали навстречу, и не успевал Паганель пробормотать: «Апше, действительно, здорово», – как распалившийся местный житель уже поворачивал его в другую сторону, чтобы он успел кинуть взгляд на бухту Золотой Рог или бывшую Корейскую слободу, которая – и правда – была очень красива.

Местный житель до того закружил Паганеля, что, когда мы вылезли из автобуса возле железнодорожного вокзала, Паганель, выписывая пологий вираж, боком-боком пошел прямо под катящийся с горы трамвай. Дяде Коле с папой пришлось ловить его и, выкручивая руки, оттаскивать в сторону.