Мы медленно пошли к концу парка, и я приступил к своему отчету – где меня держали, где меня расспрашивали, кто расспрашивал, о чем… Я отвечал на ее вопросы довольно неохотно – мне постоянно приходилось помнить о том, что наша терминология (подопечные, нарушение целостности личности, непрямые методы воздействия, риск утечки информации при прямом контакте и прочее) человеческому уху может показаться довольно обидной. Но, вспомнив о своих ответах, я оживился. Мне было приятно сообщить ей, что я – честно и открыто – признал ту огромную роль, которую сыграла она в благополучном исходе моей оплошности. Вот так, в отличие от нее, я умею вслух признавать достоинства других! А то сомневается она…
Когда я добрался до того места в рассказе, где мне предложили повышение, мы добрались до конца парка. Очень хорошо! Теперь моя очередь слушать – и думать заодно, как осторожно подать ей свои размышления над теми двумя предложениями новой работы. С нее станется и в этом усмотреть некие коварные замыслы!
Услышав, что она поначалу устроила ангелу, заменявшему меня, я от души развеселился. Всерьез навредить ему она, конечно, не могла, но попотеть заставила-таки! Вот-вот, пусть знает, что есть люди, которым не все равно, кто их хранит; пусть запомнит – и в докладе отметит! – что с Татьяной, кроме меня, никто не справится…
Но она уже перешла к рассказу о двух последующих днях, когда она не только максимально облегчила ему жизнь (Черт бы его побрал!), но и бросила все силы на совершение благородных поступков, надеясь, что они станут теми белыми шарами, которые сдвинут чашу весов в сторону благоприятного решения моей дальнейшей судьбы. Я задумался. А может, она действительно помогла мне; может, ей действительно удалось достучаться как-то до контрольной комиссии (возможность чего я высмеял – слава Богу, мысленно); может, она действительно смогла дать им понять, что мое место здесь, на земле, рядом с ней? А я хвост веером распустил – чудеса изворотливости он, видишь ли, сотворил… Нет, рядом с такой женщиной действительно можно горы свернуть – она и подвигнет, и поможет незаметно, и выслушает с улыбкой, когда хвастаться начнешь…
Затем она стала рассказывать мне о двух последних днях, когда, смирившись со своим поражением, принялась старательно не забывать меня… У меня горло перехватило. Я ей смирюсь! Навстречу ей, понимаешь, не пошли – и что? И все? Все пропало? А я там, что, подушкой вышитой на диванчике лежал, ждал безропотно, чем закончится схватка титанов? Смирилась она… Я же – вот он, вернулся! И на белом коне, между прочим! И будет она со мной жить долго и счастливо, и умрем мы в один день, и станет она у меня потом ангелом-хранителем; а я – пока ее готовить будут – подыщу нам на земле семейную пару, которым одновременно ангелы-хранители понадобятся, и будем мы их вместе хранить, а там… Чем черт не шутит – подвернется случай, материализуемся и будем дружить … семьями.
Я вдруг осознал, что крепко обнимаю ее – посреди бела дня, в этом парке, среди толпы народа … и, честно говоря, мне абсолютно плевать, кто из коллег за этим наблюдает. Все равно ничего сделать не смогут!
Чего нельзя было сказать о Татьяне. Она вдруг начала вырываться – так, словно отбивалась от убийцы-насильника. Ох, ты … может, я ее придушил … в порыве? М-да, похоже, был все же некий плюс в защитных рефлексах. Я отпустил ее, не отводя, на всякий случай, далеко руки. Мало ли – вдруг в обморок сейчас хлопнется или бежать кинется… Нет, вроде ни то, ни другое. Руку только почему-то вперед выставила и смотрит на меня внимательно – похоже, готова выслушать меня.
– Татьяна, выходи за меня замуж, а? – сказал я.
Она отчаянно заморгала (О боже, только не слезы!) и вдруг произнесла тоненьким голоском: – Подожди.
Что? Я даже на шаг от нее отступил. Что подожди? Чего подожди? Сколько ждать можно? Сколько я уже ждал, пока буду иметь право сказать ей это?
Но она уже бормотала что-то – быстро и невнятно. Но самое главное я все же разобрал – она не может говорить об этом при посторонних. Да кто же против-то?
– Пошли домой, – с готовностью согласился я.
Но она заявила, что я все еще не все ей рассказал. Ах, да, вспомнил я – о повышении. А я же так и не успел продумать, как ей об этом рассказывать… И вдруг я понял, что ничего не нужно продумывать – нужно просто рассказать ей все, как было; все – что мне предлагали, что я об этом думал, что при этом чувствовал, на что надеялся и чего опасался – так же, как только что открыла мне свою душу она.
Так я и сделал. Услышав о моих размышлениях о том, какое из двух предложений могло бы принести больший шанс хоть изредка навещать ее на земле, она вдруг взяла меня под руку и крепко прижалась к ней. Замечательно! Ей, значит, можно за меня руками держаться, а мне стоит только руку протянуть … либо брыкаться начинает, либо еще лучше: головой в нос. Вот пусть только скажет сейчас что-нибудь! Я высвободился из ее рук (Вот пусть почувствует, как мне было приятно), обнял ее за плечи (Голову на всякий случай лучше повыше пока поднять) и … тут же почувствовал ее руку у себя на поясе. Ммм, прямо как в тот первый раз, после поездки к Свете… И идти даже можно. И она у меня прямо под рукой. И до головы моей, по-моему, не дотянется…
В общем, закончил я свой рассказ – как раз когда мы опять к забору подошли. И что бы вы думали? Выяснилось, что она уже давно свой рассказ закончила и больше ей говорить не о чем. Я круто развернулся назад (и нечего упираться – сейчас мы идем назад, и мой черед спрашивать) и напомнил ей, что ничего еще пока не слышал о ее разговорах с Галей – нашим дополнительным заданием, между прочим.
Информация, которую рассказала мне Татьяна, оказалась, однако, довольно интересной. Два внутренних голоса? Если ей один голос что-то нашептывает – тогда все понятно, случай классический. Когда ангел-хранитель начинает метаться в истерике и криком кричать, тогда у его человека и появляется этот самый внутренний шепоток – вместо разумных мыслей. Вот же идиот! Точно растерялся, не знает, что делать, и уже за любые методы хватается. Не удивительно, что Галя в своем рассудке сомневаться начала. Но два-то откуда? Может, это не у нее, а у него раздвоение личности? Сам себе проблему создает; сам ее и решает потом – героически? Но как же его к нам тогда пропустили? Или он уже здесь, на земле, свихнулся, не выдержав одиночества и напряжения? Вот еще новости – я же не свихнулся! А может, это Галино подсознание ему палки в колеса вставляет…?
Татьяна с ходу отмела мои предположения. Опять «Нет» на все, что я говорю? Отлично! Ты посмотри на нее – защитницу чести и достоинства ангелов! Я уже не могу высказать, что думаю о коллеге-неудачнике! Лучше бы она своего ангела ослом каждые пять минут не называла и не оскорбляла его недоверием еще чаще! Галю она, понимаешь, лучше, чем я, знает! Она все, что угодно, лучше, чем я, знает! Кто из нас не в первый раз на земле работает – с этим самым человечеством? Кто из нас – психолог, в конце концов? Вот кстати, как психолог я и могу с Галей познакомиться. А там приглядимся…
Татьяна, похоже, вняла, наконец, голосу здравого смысла. Осознала, что это дело нам, конечно, поручено, но в списке этого «нам» на первом месте мое имя стоит – как опытного профессионала, не единожды уже доказавшего уровень своей подготовки… И вообще, когда она моими земными делами командует, я же не вмешиваюсь! Так пусть мне ангельские оставит! Э, черт, Галя же – не ангел. Так, об этом не надо. Молчит, не спорит. Что-то меня это уже тревожить начинает…
Татьяна вдруг сказала: – Слушай, время-то уже к вечеру. – Ох, ты, действительно, шесть часов. Часы мне, как всегда, были не нужны, но я все же взглянул на руку, лежащую у нее на плече – притянув ее, словно ненароком, к себе. – Давай в магазин сходим, а там и домой, ужинать. – О, домой звучит просто великолепно! Ужинать! А потом… Я, между прочим, ничего не забыл – у нас на вечер большой разговор остался. – А завтра…
