Поставив турку на огонь, она повернулась ко мне: — Ты что на завтрак-то будешь? — спросила она с пытливым прищуром.
Опять! Ну, нельзя об этом вот так, между прочим, говорить! Не было еще случая, чтобы эта деталь нашего существования вызвала у людей хоть что-то, кроме шока. Такой разговор мне нужно издалека начать, логически подвести ее к ответу на этот вопрос и — желательно — тут же найти несколько аналогий с какими-то сторонами человеческой жизни. А пока нам обоим нужно вооружиться терпением.
— Спасибо, я не голоден.
У нее широко раскрылись глаза. О, черт, по-моему, она начинает о чем-то догадываться! Вопрос только, о чем? Мне даже думать не хотелось о том, что она может себе навоображать — за отсутствием достоверных фактов. Похоже, дальше откладывать этот разговор не стоит. Но все же — не сейчас.
— Об этом — позже, — быстро добавил я, увидев, что она уже открыла рот.
К счастью для меня, именно в этот момент у нее сбежал кофе. Чертыхаясь вполголоса, она подхватила турку, перелила кофе в чашку и вновь повернулась к столу. Увидев, что я все так же за ней наблюдаю, она вдруг вся ощетинилась. Нет-нет-нет, начинать день с перепалки мы сегодня не будем!
— Ты, кажется, хотела что-то спросить? — быстро проговорил я, вспомнив, с каким жаром она вчера отстаивала свое право первой задавать вопросы. Ох, сейчас она опять в меня с этой едой вцепится!
Она окинула меня удивленно-настороженным взглядом, и вдруг в глазах ее мелькнуло выражение, которое мне очень не понравилось. Чует мое сердце, что я сейчас буду рад, если она спросит меня о еде, а не о чем-нибудь другом.
— Чего ты на меня смотришь? — услышал вдруг я.
Я едва не крякнул. Нет, я никогда не привыкну к ее виражам! Впрочем, лучше получить вопрос мелкий и неожиданный, чем глобальный и ожидаемый с опаской. Сейчас я попробую отвлечь ее. Тем более что для этого мне не придется говорить ничего, кроме правды.
Я объяснил ей, почему мне так нравится наблюдать за ее движениями, но не стал уточнять, что речь идет только о ее перемещениях по дому. Когда Татьяна двигается на улице, это — совершенно другое дело. Там у нее все части тела живут отдельно друг от друга. Голова впереди тела идет, словно она ею невидимые стены прошибает, ноги за ней едва поспевают, подворачиваясь и подпрыгивая, руки во все стороны дергаются. Но вот дома, особенно на кухне, Татьяна и в движении изящна. Два шага в одну сторону, поворот, шаг в другую; вскинула руку, встав на цыпочки, замерла; отступила назад, плавно развернулась… Как будто танцует.
Она слушала меня с абсолютно ошарашенным видом и яростно надраивала плиту. Понятно, она и в этом со мной не согласна — вон демонстрирует, насколько не изящно может двигаться. Ну и пусть демонстрирует — главное, что вопросы каверзные у нее из головы вылетели.
Но, усевшись за стол, она вдруг заявила: — Если ты не голоден, я тоже завтракать не буду.
Это еще что за фокусы? Ей сколько лет? Что за упрямство? Это мне назло, что ли? Может, она для начала выяснит, почему я от еды отказываюсь?
— Татьяна… — начал я совершенно спокойно, но договорить не успел.
— Не буду, — повторила она, отчеканивая мне в лицо каждый слог.
Ах, не буду?! Условия мне ставить? Мне? Я вдруг почувствовал, что у меня от ярости в ушах звенит. Ведь знает же, что я должен — любой ценой — охранять ее от всех и вся, даже от нее самой! Так что, теперь мне можно руки выкручивать? У меня появилось подозрение, что без перепалки мы сегодня, пожалуй, обойдемся, а вот без крупного скандала — вряд ли. У меня прямо руки зачесались встряхнуть ее как следует, чтобы вся дурь из головы вылетела. Я выпрямился, чтобы отодвинуться от нее как можно дальше, и вдруг…
— Я потом поем, мне сейчас не хочется, — выпалила она на одном дыхании, глядя на меня снизу вверх с выражением глубокой обиды на лице.
Я прищурился. Отступить решила или время пытается выиграть? И главное — мне возразить на это нечего, я сам многое на потом оставляю. Но, в любом случае, это — лучше, чем «буду — не буду». Ладно, меня мирное соглашение тоже больше устраивает.
Я пообещал ей проследить за тем, чтобы она не осталась голодной — она рассеянно кивнула и взялась за свой кофе. И… словно забыла о моем присутствии. Не поднимая глаз от чашки, она с чуть задумчивым видом покачивала головой, как будто какие-то за и против взвешивала. Хотел бы я знать, за что и против чего. Я занервничал. Если она новую тактику разрабатывает, то мне тоже нужно попробовать все возможные хода просчитать. Или хоть все возможные направления ее действий прикинуть. Или хоть все те, которые я смогу себе вообразить.
Она прервала мои стратегические размышления, спросив еле слышно: — Ну, что, идем?
Фу, ты, черт! У меня чуть рефлекс не сработал: если шепотом, значит, есть кто-то рядом; если есть кто-то рядом, значит, нужно исчезнуть. В какую-то долю секунды я успел оглянуться по сторонам, чистой силой воли удержаться в видимости и вздохнуть от облегчения. Вот позор был бы, если бы я, как заяц, при малейшем шорохе — в кусты! И только после этого я удивился: а чего шепотом-то?
— Куда? — на всякий случай так же тихо спросил я.
Она — уже нормальным тоном — удивленно ответила, что, разумеется, в парк, поскольку об этом, видите ли, вчера говорил я. Какое трогательное внимание к моим словам! Надеюсь, она также не забудет, что сегодня я говорил, что позабочусь о том, чтобы она не забыла пообедать. Нет, что-то здесь не так. Нужно мне повнимательнее присмотреться к тому, что скрывается за этим неожиданным смирением.
— Ну, пошли, — ответил я, пристально вглядываясь в малейшее изменение выражения ее лица.
Перед выходом я помог ей надеть куртку и спросил: — Выходим так же, как вчера? — практически не сомневаясь в ее утвердительном ответе. Ведь разумный же путь вчера придумали, чего от него отказываться?
И когда только я научусь сомневаться во всем, что касается Татьяны? Оставив мой вопрос без ответа, она вдруг окинула меня заинтересованным взглядом и неожиданно спросила, появится ли на мне куртка, если я выйду из квартиры в состоянии видимости. Я опешил. Я не то что никогда об этом не задумывался — мне даже возможность такая в голову не приходила.
Она уже чуть на цыпочках не подпрыгивала. С горящими глазами она попросила меня исчезнуть прямо сейчас, но на минуту, и с мыслью о том, что я собираюсь выйти на улицу. Да что она задумала? Какая разница, о чем я буду думать? Я исчезаю и появляюсь, когда нужно… И вдруг до меня дошло. Когда нужно мне. На мне появляется то, что нужно мне. И даже не обязательно только в тот момент, когда оно мне нужно. Верхняя одежда, вне всякого сомнения, появляется на мне до выхода на улицу, а не в тот момент, когда я материализуюсь — ведь даже зимой, выйдя из помещения, холода я ни разу не чувствовал. И, кстати, деньги на проезд появляются в кармане вместе с самим карманом, а не в тот момент, когда я сажусь в транспорт.
У меня просто дух захватило от открывающихся возможностей. Возможно, открывающихся, одернул я себя — сначала проверить нужно. Нет, ну как она все-таки здорово сообразила! И чего мне самому такое в голову не пришло? Ладно, неважно. Идея есть — теперь нужно ее в жизнь воплотить.
Я перешел в невидимость. Трижды (на всякий случай) я отчетливо произнес в мыслях: «Я сейчас выйду на улицу», представляя себе дорогу от подъезда вниз к остановке, и потом — на работу. Дорогу в парк я вспомнить не смог — со мной Татьяна всего пару раз там была — поэтому решил не рисковать. Решив, что четвертый раз убедительности моим мыслям не добавит, я затаил дыхание и материализовался. В куртке.
Мне стоило большого труда не завопить от восторга. Да я же теперь все могу!
Татьяна же просто в ладоши захлопала. И тут же спросила: — А проверь в кармане — деньги на маршрутку есть?
А, значит, она тоже об этом подумала. Но ведь я транспорт себе тоже представлял… И как мне теперь выкручиваться? Я сунул руку в карман и, найдя там то, что и должен был найти, скорчил несчастное лицо.
