Так мы с ней все утро и бегали: я — от нее, она — за мной. А тут уже — и десять часов, и звонок в дверь. Ну вот, себя в порядок привести не успела. Да ладно, ничего страшного — родители ведь, не чужие люди в гости пришли.
Когда видишь Татьяну рядом с родителями, интересное впечатление складывается. Внешне она — словно фоторобот, из них обоих составленный. Мать ее — невысокая сероглазая блондинка с ровным носиком и губками, в аккуратный бантик сложенными — поделилась с Татьяной глазами, носом и ростом. Отец же — худощавый брюнет — снабдил ее темными волосами и бровями и общей изящной комплекцией. Но это — если описание составлять. Если же посмотреть на них троих, то сразу видно, что то главное, что любую внешность оживляет, пришло к Татьяне не от них. Одного взгляда на Людмилу Викторовну достаточно, чтобы понять: вот — радушная хозяйка дома, хлопотунья-говорунья, такая гостя не только закормит, но и заговорит до смерти — за полчаса. А вот Сергей Иванович — молчун; но только молчит он так, словно в рейде в тылу врага: глаза настороженно прищурены, все тело подобрано — в любой момент готов отразить атаку превосходящих сил противника. И нет в моей Татьяне ни суетливости этой назойливой, ни сосредоточенности подозрительной: интересно ей на мир смотреть, интересно других слушать, интересно обдумывать потом услышанное-увиденное.
— Здравствуй, Танюша. Что-то ты не очень хорошо выглядишь.
Ничего себе, начало разговора. Вот так тебе, Татьяна, не любишь комплименты — получай нечто совершенно обратное. Такое замечание ей, однако, тоже не понравилось: вон надулась уже. Сейчас оправдываться начнет.
— Мама, я просто не выспалась.
— Нет-нет, Танечка, дело совсем не в этом. Нельзя выспаться на неделю вперед. Режима у тебя нет — вот что плохо.
Ну, насчет режима где-то они, конечно, правы. Я вот тоже пытаюсь хоть какой-то порядок в ее жизнь внести. Без особого успеха. Но если им — за столько-то лет — не удалось ее к распорядку дня приучить, то на что же мне надеяться? С другой стороны, если не умеет она по расписанию жить, так что, пристрелить ее теперь? Люди же — разные. Она вот у нас — мыслитель; не будешь же думать по расписанию. Да Бог с ним, с режимом-то, без него с ней намного интереснее.
По-моему, ей уже тайм-аут потребовался — сбежать хочет, переодеться. Да брось, Татьяна, подумаешь — в спортивном костюме; ты же у себя дома. О, и родители меня поддержали.
Мы все переместились в гостиную. Ну, слава Богу, хоть стол наш произвел благоприятное впечатление. Хоть за это они Татьяну мою похвалили. Что-что? «Зря старалась»? «Лучше бы поспала подольше»? А когда в субботу ее в восемь утра разбудили, об этом не подумали? М-да. Значит так, Татьяна: в следующий раз — мы действительно поспим подольше и никаких разносолов готовить не будем. Только чай, и к чаю что-нибудь попроще. Вот так и убивают в человеке желание сделать гостям приятное.
Ну, зря или не зря Татьяна трудилась, но за стол они сели охотно, отнекиваться не стали. А с чего это мать ее раскомандовалась? Она, что ли, все это готовила? Не у себя ведь дома! Хотя, впрочем, на нее, наверно, обстановка действует. Столько лет она этим домом занималась, что теперь, пожалуй, как только порог переступает, так сразу же в роль прежнюю и входит. Ах, ей еще и бутерброды не нравятся? Что за человек! Ну, не нравятся — не ешь, попроси тихонько хлеба простого и радуйся молча, что мужа лучше кормишь. Нет, молча Людмила Викторовна не умеет.
Татьяна ушла на кухню, хлеб нарезать, а я остался в гостиной — послушать, о чем они будут говорить в ее отсутствие. Обычно во время таких встреч обязательно обсуждается две темы: продвижение Татьяны по службе (или, вернее, его отсутствие) и ее незамужнее состояние. Кстати, все те крохи информации о ее жизни до меня я как раз из таких разговоров и выудил. Интересно, с чего они сегодня начнут? Может, еще пару фактов мне для размышлений подбросят?
— Чего она там столько копается? — недовольно буркнул Сергей Иванович. — Ее пока дождешься — от голода умрешь. Я пока вина налью.
— Конечно, Сережа. Только мне — на самом донышке.
А может, не мешало бы и дочь подождать — у нее спросить, сколько ей наливать, да и наливать ли с утра пораньше?
Вернулась Татьяна. Молча поставила тарелку с хлебом на стол. Глянула на свою рюмку. Нахмурилась. Губы поджала. Села. Глаз от тарелки не отрывает. Вот сейчас мне точно не нужно догадываться, о чем она думает, сейчас мы с ней — на одной волне. Если меня такая бесцеремонность раздражает, то каково же ей?
— Ну что, за встречу, — вновь зажурчала Людмила Викторовна ручейком весенним. — Редко мы в последнее время встречаемся, нужно бы почаще.
Едва пригубив вино, Татьяна вдруг закашлялась. Вот, не пей вина, Татьяна — еще и в такую рань…
И тут раздалось безапелляционное:
— Недосолено.
Сергей Иванович отодвинул свою тарелку, откинулся на стуле и надменно вскинул бровь. А если ему эту тарелку сейчас на голову надеть? Это что еще за хамство такое? Просто соли попросить нельзя? Или для этого жена имеется? Особенно такая, которая метнется пятнистым кабанчиком (или, вернее, Татьяну заставит метнуться), чтобы умиротворить разгневанного господина и повелителя? А он, так и быть, подождет, пока все устроится согласно его вкусам и привычкам?
Татьяна — без единого слова — пошла за солью. Я уже кипел. Да что это они сегодня разошлись не на шутку? Во время каждой встречи Татьяны с родителями критики с их стороны всегда хватало, но мне обычно удавалось услышать в их замечаниях некое рациональное зерно. А вот сегодня… То ли они дозу усилили, то ли у меня запасы рациональности исчерпались. А может, это у них тактика такая новая? Может, они ее разозлить хотят, чтобы не отмалчивалась, когда речь пойдет о более важных — с их точки зрения — делах? Ладно, посмотрим. Кипятиться — смысла нет; мне нужно прислушиваться и присматриваться — вдруг что-то новое выплывет.
Ну понятно, посолим салат для всех, как для папы. Ах, влюбиться нам пора? А папа у нас, значит, до сих пор влюблен, если все время соленое ест? Интересно, в маму или в работу? А вот тарелку чистую нельзя было вместе с солью попросить? Или бег трусцой из комнаты в комнату для здоровья тоже полезен? Фу, ты, черт! Да как же тут не вскипеть? Откуда у нее столько терпения? Она, наверно, потому на кухню так охотно и бегала — чтобы отдышаться там. Может, и мне выйти? Хоть мочалкой для посуды об пол грохнуть?
Вроде успокоились. Кушают неторопливо, вино потягивают, реплики отпускают. «Ах, Танечка, если бы в этот салат чуть-чуть яблочка добавить… Кислинки здесь немного не хватает» или «Сережа, помнишь, у Мироновых в прошлый раз Наташа похожий салат сделала? Так она туда — представь себе! — авокадо добавила. Я так и не догадалась, она мне потом по секрету рассказала. Ты бы тоже так, Таня, попробовала, вкус — невероятный!». Татьяна же невозмутимо жевала свои отверженные бутерброды — то ли в знак протеста, то ли, чтобы труды зря не пропали — и только кивала.
Наконец закуски закончились — а с ними и критические кулинарные замечания. Сейчас Татьяна объявит об отсутствии горячего. Хм, интересная мысль появилась. Обычно обед у них (когда бы они ни ели, это — все равно обед) из трех блюд состоит: закуски — горячее — сладкое. И три темы обсуждается: стиль жизни — работа — необходимость семьи. Может, тут какая-то зависимость есть? Может, Татьяна тему работы — вместе с горячим — исключить хочет?
— Мама, папа, я горячее не готовила, поэтому вы не против, если мы прямо к чаю перейдем?
Точно. Неправильный стиль жизни плавно перешел в неправильную личную жизнь. И терпение у Татьяны оказалось вовсе не беспредельным. Взорвалась-таки. И получила в ответ всем, кроме меня, понятное напоминание о сорвавшемся три года назад замужестве. Вскочила, отчеканила: «Мама, оставь в покое мою личную жизнь, пожалуйста. Она — моя, и она — личная», собрала тарелки и ушла на кухню.
А у меня от любопытства прямо мурашки по коже поползли. Кое-что об этой истории я слышал — уж больно всех задело решение Татьяны расстаться с этим парнем (как же его звали-то?). С точки зрения ее матери, это был настоящий идеал: серьезный, обстоятельный, работящий, терпеливый, внимательный…. Хотел бы я на него посмотреть. Хотел бы я понять, что в нем Татьяне не понравилось. Хотел бы я узнать, от чего она из-под венца сбежала. От нее ведь не дождешься, чтобы она сама кому-то об этом сказала. А окружающие — мне не в помощь; сами до сих пор удивляются.
