— Надеюсь, не в этом костюме? — ехидно поинтересовалась я. В ванной уже завывала центрифуга.

— Я могу его снять. — Он небрежно пожал плечами. — Ты сейчас пойдешь в спальню переодеваться, а я пока развешу белье и затем снова его надену.

— Ты хочешь снять костюм и в таком виде развешивать белье на балконе? — взвизгнула я.

— Ну да, — он удивленно посмотрел на меня. — Ты же всегда его там вешаешь.

Мне пришлось объяснить ему, что балкон — это уже почти улица, и голыми люди туда не выходят. В конечном итоге, пока я вытаскивала выстиранную одежду из машины, он сменил костюм на новые брюки и, отобрав у меня мокрые вещи, отправился на балкон.

Когда он вернулся, я трудилась в ванной над своим лицом. Он возмутился тем, что я до сих пор не одета — я невозмутимо ответила, что нарядное платье надевают после того, как наложен макияж. Он сказал, что до выхода нам осталось двадцать минут, и поинтересовался, хватит ли мне этого времени, или ему уже сейчас вызывать такси. Я возмутилась — нечего, мол, шиковать, когда у нас полно времени, а в транспорте по случаю праздников будет пусто — и предложила ему не отвлекать меня. Он пошел в гостиную. Дождавшись, пока он окажется у самой двери, я поинтересовалась, не забыл ли он, что в ресторан в тапочках не ходят. Он круто развернулся на месте — я нырнула к зеркалу. Он громко протопал в спальню.

Когда я вышла из ванной, он стоял в спальне у окна, заложив руки за спину и внимательно рассматривая окрестности. Я попросила его выйти и дать мне возможность переодеться, если он не хочет, чтобы мы опоздали. Он вылетел из спальни, возмущенно булькая на ходу.

Когда через пару минут я вошла в гостиную, он молча уставился на меня. Затем он подошел ко мне, схватил за руку и потащил назад в спальню. Там он направился прямиком к зеркалу и принялся рассматривать наше отражение. Мы смотрелись… хорошо. Мы очень хорошо смотрелись рядом. Глянув на его гольф, я поняла, что платье это он выбрал не случайно — что он еще вчера, должно быть, представил себе эту картину. Мои каблуки почти сравняли нас в росте, но, слегка обхватив меня рукой за талию, он выпрямился, как-то приосанился — и оказался-таки выше. Внутри у меня начала подниматься волна какого-то праздничного возбуждения.

К ресторану мы подъехали все в том же приподнятом настроении. И никого не увидели у входа.

— Который час? — спросила я.

— Без пяти четыре, — тут же отозвался он.

— На часы сначала смотри, — прошипела я, и тут в двери ресторана показался Франсуа.

Просияв лучезарной улыбкой, он сообщил нам, что они с Анабель приехали чуть раньше, и что она ждет нас в отдельном… «Как вы это называете — кабинете?», а он вышел нам навстречу. Пропустив нас перед собой, он повел нас в дальний конец ресторана, где стояло несколько столиков, отделенных друг от друга перегородками. Вход в образовавшиеся кабинки был прикрыт стойками с цветами, что создавало впечатление уединенности и уюта.

Подойдя поближе, я увидела, что в одной из них сидит женщина. Пропустив нас в узком проходе между цветами, Франсуа тут же вышел вперед и позвал ее. Она поднялась от стола одним, удивительно гибким движением (ага, необычная религия — йогой она, что ли, занимается?) и двинулась ему навстречу уверенной, по-кошачьему пружинистой походкой. Я успела рассмотреть, что она — невысокая, даже ниже меня, и одета в очень простой брючный костюм с яркой, цветастой блузкой и неизменным шелковым шарфиком.

— Анабель, я очень рад представить тебе мою коллегу и, надеюсь, моего хорошего друга Танью. Танья, это — Анабель, женщина всей моей жизни.

Слегка вытянутое личико Анабель обрамляли густые черные волосы, ровно подстриженные чуть ниже ушей, с ровной же челкой. У нее были прямые, черные, как волосы, брови, большой рот, уголки которого сейчас приподнялись в легкой усмешке, и острый носик с легкой горбинкой. Красавицей назвать ее было трудно, но было в ее облике что-то, притягивающее взгляд. Она смотрела на меня в упор огромными карими глазами… Нет, не карими — они были совсем не темными — скорее ореховыми: ясными, светлыми, прозрачными, в которых читалась абсолютная уверенность в себе.

— Я очень рада встрече с Вами, Танья, — произнесла она с таким же, как у Франсуа, акцентом и пожала мне руку. Ого! Рукопожатие у нее оказалось крепким, как у мужчины. Опустив руку, я незаметно пошевелила пальцами.

— А это, Анабель — близкий друг Таньи, его зовут Анатолий. Я познакомился с ним совсем недавно, но уверяю тебя, что он тоже — очень необычная личность. — Франсуа отвесил легкий поклон в сторону моего ангела.

И тут я заметила, что он почему-то притих. Держась за его локоть, я вдруг почувствовала, как окаменели мышцы его рук.

Анабель несколько секунд смотрела на него своими прохладными глазами, и затем, протянув ему руку и чуть дернув уголком рта, она произнесла: — Здравствуйте, Ангел.

Глава 20. Конец уклончивости

В понедельник прямо с утра мне пришлось опять обмануть Татьяну. Утро этого дня оказалось ничуть не мудренее вечера предыдущего. Татьяна просто не находила себе места: бралась за что-то, бросала, бралась за что-то другое и вдруг застывала на месте, глядя перед собой ничего не видящими глазами. Отвлечь ее мне так и не удалось — по крайней мере, дольше, чем на несколько минут.

Во время завтрака она вдруг попросила меня не сидеть рядом с ней во время разговора со Светой. Я прищурился — судя по всему, она не хотела, чтобы я узнал о причине этой встречи из первоисточника. Решила, небось, потом передать мне суть разговора — в своей интерпретации. Ответил я не сразу — никак не мог найти уклончивый ответ. Идти с ней на очередную конфронтацию мне не хотелось, но и отсиживаться где-то в углу я не собирался. Я просто нутром чуял, что разговор этот каким-то образом коснется меня. И я хотел знать, каким именно образом. Но Татьяна смотрела на меня с совершенно несчастным выражением, и я понял, что другого выхода, кроме как соврать, у меня не остается. Раздраженно хмурясь (мне даже притворяться не пришлось — не люблю я это вранье!), я пообещал ей не подслушивать, а себе — никоим образом не проболтаться потом, что знаю содержание их разговора.

По дороге на работу Татьяна почти не слушала меня, рассеянно кивая и напряженно глядя в окно. Чтобы расшевелить ее, я заговорил о французе, размышляя вслух, чем бы занять его сегодня вечером. Она раздраженно мотнула головой. И вот что интересно: когда одно упоминание его имени доводило меня до бешенства, она постоянно вспоминала о нем; теперь же, когда он оказался весьма загадочным собеседником, он начал ее раздражать. И о какой последовательности и логике у женщин можно говорить?

В офисе первую половину дня Татьяна тоже провела, как в воду опущенная. Механически выполняла какую-то рутинную работу, и даже со стороны было видно, что голова ее витает при этом где-то далеко. Мне же и вовсе нечего было делать — кроме как размышлять. И развиваться мои мысли стали в весьма неприятном направлении. Мне стало вдруг казаться, что Татьяна догадывается, о чем хочет поговорить с ней Света. И не хочет, чтобы об этом узнал я. Если Света приедет на разведку — узнать, не хочет ли Татьяна уступить дорогу Марине… Мне даже думать не хотелось, что ответит ей Татьяна. Она ведь сражаться не умеет. Нет уж, я должен быть в курсе дела — я должен знать, когда наступит мне пора вмешаться, напроситься с Татьяной на встречу с Мариной. И вот тогда я ей кое-что объясню — напрямик и без обиняков…

Не успел начаться обед, как Татьяна подхватилась с места и опрометью бросилась из офиса. Но на лестнице она почему-то замедлила шаги и отставила вдруг в сторону руку, шевеля в воздухе пальцами. Ах, вот оно что! Поддержка моя ей нужна, но рядом сидеть я не должен. Я прикоснулся к ее пальцам и крепко сжал их. Она, конечно, об этом не знала, но в этот жест я вложил обещание быть рядом — и сейчас, и потом. И, словно почувствовав это, она расправила плечи и пошла вниз куда более уверенным шагом.