Контрадзе, как всегда хорошо информированный, ибо заигрывал с секретаршей директора Алевтиной, рассказал нам впоследствии, что Зуй и Яхно, на самом деле, привезли из французской командировки два чемодана отборного кларета лучших урожаев, но нам, простым виноградарям и виноделам, с невинным видом подсунули бурду, купленную по два десима за бутыль на обочине деревенской дороги. То-то мы удивились, когда в абсолютной тишине, будто совершавший тайнодействие откупоривания кувшина с джином, наш молодой технолог Шапикоев, отшатнулся от горлышка бутыли и изобразил гримасу страдания! А я так и сидел, замерев от предвкушения грядущего счастья и не понимал, что же произошло.
Дух скотного двора фонтанировал из наших стаканов с бордо больше часа, а мы в замешательстве ждали, может он когда-нибудь выветрится? Но нет. Это «шато» было таким старым, усталым и так тяжело болело, что было признано нами инвалидом Крымской войны. Не думаю, что Яхно хотел подложить друзьям свинью, он просто сэкономил немного денег, и всё. Зуй, например, с тех пор щеголял дорогим портфелем из мягкой рыжей кожи и фетровой шляпой удивительного бежевого цвета. Да и директор теперь частенько посматривал на запястье, где на кожаном ремешке сияли часы Оникс с календарём, будильником и пятью камнями. Один Контрадзе ходил с опущенной головой и сторонился весёлых девушек, которые завидев его, кричали: «Товарищ Котэ! Где наши подарки? Неужели вы забыли их в Париже?» Гордый Костя от этого страдал невыносимо, как от зубной боли, но нас поглотила работа на винограднике и всё со временем забылось.
И всё же, нам с Костей удалось попробовать нечто особенное, что было привезено из той европейской командировки. Спустя два месяца, когда впечатления от дрянного шато сгладились, Зуй, завидев меня и Костю, праздно стоящими у склада, воровато оглядываясь подошел к нам и достал из своего знаменитого теперь портфеля аптечный двухсотграммовый флакон, в каких обычно хранят спирт.
– Правый берег, чистое мерло, – сказал он, передавая нам склянку. – Никому не показывайте!
Мы, смеясь над Зуем, ушли в избушку на винограднике и там попробовали его мерло. Впечатление было сильным: тона ягодного варенья, мяты, кориандра, кардамона, фиалки, гвоздики, можжевельника, полыни, пижмы, шандра, гранатовой кожуры, бессмертника и выделанной кожи столь гармонично сочетались с яркой кислотностью, что мы час сидели, причмокивая и вздыхая. У Кости, помимо его драгоценного саперави, теперь появился ещё один фаворит, и он стал мечтать о том, чтобы высадить лозы мерло на Савети.
***
Урожай саперави 1937 года был удивительно хорош. Можно без зазрения совести поставить ему «четыре с плюсом», или даже «пять с минусом». Почему не твёрдую пятёрку? Всему виной дождь, который прошёл за неделю до сбора ягод. Он был коротким, но очень сильным, тучи принесло со стороны Батуми, и мы с Контрадзе ходили вдоль лоз и думали только о том, чтобы непогода прошла стороной. Константин очень хотел увидеть идеальный саперави, а этот сорт считал лучшим в мире техническим виноградом. Он в тайне мечтал, что его вино, отвезут на ВДНХ и там его попробует лично товарищ Микоян, а там, глядишь, несколько ящиков отправят в Кремль, и всё руководство великой Страны Советов будет пить его, а сам товарищ Сталин сделает глоток и станет расспрашивать: «Кто таков этот виноградарь? А вот вручить ему Государственную премию! Вам ведь нравится вино, товарищ Ворошилов? А вам, товарищ Калинин?»
Но в полдень небо стремительно почернело и хлынул ливень такой силы, что с гор понеслись мутные потоки, которые не иссякали до самой ночи. Суховатые от безводного поста лозы напитались влагой и ягоды стали разбухать прямо на наших глазах, даже их цвет из чернильного, сочного стал более размытым, опаловым. Контрадзе чуть не плакал. Я утешал его тем, что до сбора урожая ещё больше недели и за это время ягоды «похудеют».
Саперави – это тот сорт винограда, что при всей своей деревенской диковатой простоте, весьма стыдлив. И если виноградарь излишне обнажает гроздья от покрова листвы, он травмируется откровенным вниманием солнца, закрывается, становится грубым и резким. Ягоды саперави не должны быть чрезмерно сочными. Они дают более насыщенный аромат, если земля не переувлажнена дождями, тогда на гроздьях, одна к одной, созревают плоды живые, весёлые и подтянутые, как деревенские девушки. Кожица такого винограда плотная, прочная, она защищает от ночных холодов, дневного зноя, холодной росы, утренних туманов и насекомых. Вы не получите хорошего саперави в жарких, прокалённых долинах. Ему нужна полночная прохлада, которая остужает ягоды, даёт ей отдохновение, наполняя её соки ароматами земли, тогда как как днём высокое солнце передаст ему ароматы неба. Только из таких ягод мы можем получить мощное и сложное вино, наполненное полифонией звуков земли.
Я с удовлетворением осмотрел свои лозы, «три сорокá», которые почти не пострадали от ливня, поскольку находились в самой верхней точке виноградника, считавшейся худшей из-за засушливости и меловых слоистых пород, залегавших под тонким слоем коричневого глинозёма. На моей делянке росли: сорок лоз ркацители, сорок – саперави и тридцать три – мцване. Конечно, мцване было не сорок лоз, но я округлял их число для создания совершенной, магической красоты цифр. Когда пришёл срок сбора урожая, или по-местному «ртвели», качество ягод на этих кустах был превосходным. Я заложил три глиняных караса вина. В одном карасе, называемом здесь «квеври» был чистый бледно-янтарный сок саветийского ркацители с небольшим осадком из мезги – кожуры и виноградных косточек, пожелавший стать лучшим вином для любви, песен, душой застолья. Вино имело характер моей матери. В другом сосуде на плотной мезге вызревал благородный мцване, предназначенный для угощения только почётных гостей на больших праздниках. Это гордое и красивое вино было будто бы слеплено с образа моей сестры Гулаб, которой даже лёгкая хромота не могла помешать выглядеть, как царица Тамар. В третьем карасе, где к половине рубинового сока саперави я добавил лиловый сок, бережно отжатый из кистей александроули, выпрошенных у Контрадзе (конечно, с одобрения Соломона Ионовича), формировалось вино дивной силы, терпкое, чуть горьковатое и мужественное каким был мой отец.
Во разгар ртвели в тот год мы испытали нашествие енотов на Савети. «Уж лучше кабаны», – твердил Контрадзе, сбивавшийся с ног, организуя охрану виноградников от этих прожорливых зверьков. Воздух на холме был пропитан вязким ароматом спелых ягод, отчего эти несносные животные обезумели, буквально теряя чувство самосохранения и готовы были рисковать шкурой ради кисти спелого саперави. Еноты потеряли страх, не боялись пуль, исчезали внезапно и появлялись словно из-под земли, пробирались к ягодам под покровом ночи и на рассвете, вели партизанскую войну, устраивали отвлекающие манёвры и обманывали собак. Однако, к концу ртвели жена Соломона Ионовича получила отличную енотовую шубу.
Две недели сбора я почти не спал, похудел до полупрозрачного состояния и дважды падал в обморок. Но мы успели до дождей, хотя еноты попортили несколько сотен гроздей, которые мы собрали отдельно и заложили две квеври вина для себя, а я назвал его по-армянски – «рекон2»; все смеялись, но имя понравилось и прижилось. Енотовое вино ещё никто до нас не делал.
Когда закончился ртвели, мы с Контрадзе взошли на плоскую вершину Савети, выпили немного старого густого мцване из квеври, и посмотрели вниз. По склонам бесконечными нитями вились посадки виноградников, сплетавшиеся в кружевной покров усталой земли. Константин был возбуждён и много говорил о цели нашего труда. Именно тогда у него родилась эта идея – сделать Великое Вино. Я спросил, как он его себе представляет и в чём его величие? «Я хочу сделать такое вино, которое понравится самому товарищу Сталину, вождю мирового пролетариата, благодаря которому у нас всех есть возможность трудиться на этой земле. Я хочу вложить в это вино весь восторг жизни и всю свою силу, преданность делу коммунизма и лично ему. А ты?». Я долго молчал и не мог ответить на его вопрос, потому что не знал, какое оно, это великое вино и должно ли оно воспевать победу коммунизма. Контрадзе заставил меня поклясться на его комсомольском значке, что я, как и он, всю жизнь будем бороться за Великое Вино также, как товарищ Сталин за свободу всех трудящихся. Я поклялся, только чтобы он отстал, но крепко задумался, а бывает ли вообще на свете такое вино, которое раскрывается как книга и вмещает в себя такую мудрость и знание, что изменяет человека навсегда, а если оно есть, то как его сделать? Эта мысль не давала мне покоя.
