Саша Толстая. 1888
Кроме дел, связанных с воспитанием младшей сестренки, было и много других. Татьяна продолжала рисовать. Для нее было важно общение с художником Н. Н. Ге, которого ласково называла дедушкой. Молодая художница дорожила его профессиональным мнением: «Вчера приехал дедушка Ге, и сегодня, так как воскресенье и у нас с Машей нет уроков, то я просила ее позировать, чтобы написать ее. Мне особенно хотелось писать при Ге, чтобы он давал мне советы»[141].
Процесс творчества естественным образом включал в себя мучительное состояние, исполненное сомнений: «Какой злодей сказал, что у меня способности к рисованию! Зачем я так много труда и старания трачу на то, чтобы учиться, когда ничего из моего рисования не выйдет? Сейчас я три часа сидела за Антиноем[142], и вышла такая гадость, какую бы ни один ученик в Школе не сделал. При этом моя близорукость страшно раздражает меня. Напрягаешь все силы, чтобы увидать подробности, и добиваешься только того, что слезы выступают из глаз и уж ничего не видишь. Но я не хочу совсем отчаиваться: заведу очки сильнее и буду продолжать рисовать; если я увижу, что не подвинулась, – брошу навсегда»[143].
Молодая художница задумывалась над феноменом творчества. «Сейчас дедушка Ге сказал, показывая на меня пальцем: „Я мало встречал таких одаренных людей, как она. Такие громадные дарования, и если бы прибавить к ним любовь и накопление наблюдений, это вышло бы ужас что такое“. А вместе с тем из меня ничего не выходит. Я иногда думаю, что это от недостатка поощрения. Вот дедушка сказал такие слова, и у меня сейчас же дух поднялся и хочется что-нибудь делать. Хочется что-нибудь делать для людей, отчасти потому, что считаешь, что обязана все свои силы отдавать другим, а отчасти и из тщеславия, которое с годами растет во мне»[144]. Ей открывалось, что талант нуждается в поддержке и питается ею; он же парадоксально сочетает в себе противоречие: с одной стороны, предполагает самоотдачу художника, творящего для людей, но с другой – неотделим от его личного тщеславия, которое со временем проявляется отчетливее.
В те годы Татьяна Толстая органично вошла в широкий круг общения не только маститых, но и молодых художников. Она устраивала для себя и своих друзей по училищу мастерские и в Хамовниках, и в Ясной Поляне. Старшую дочь Толстого рисовали Н. Н. Ге, И. Е. Репин, Л. О. Пастернак и другие. Вот Репин в 1893 году пишет ей из Петербурга, волнуясь за свою только что оставленную в Москве работу: «Умная – добрая – красивая Татьяна Львовна, если Вы еще в Москве и если у Вас найдется капелька времени… то я попросил бы Вас черкнуть мне. Сохнет ли Ваш портрет? Где он висит? Не испортили ли его прикосновением по свежему?.. Лицо, и руки, и рукавчики (бел.) еще сыры – осторожно прикасайтесь. Жалею, что не успел повесить его сам… Я так бестолково заторопился домой…»[145]
Татьяна и Александра Толстые. 1888
Вспоминая о жизни взрослой дочери в 1889 году, Софья Андреевна писала: «…устроила с своими подругами вечерние чтения и занятия живописью. Иногда она устраивала и музыкальные вечера, приглашая музыканта Лассоту[146], который аккомпанировал играющим на рояле барышням. Таня была натура художественная и любила всякое искусство»[147].
Разносторонние увлечения и живой интерес к жизни мешали Татьяне безоглядно отдаться одному делу. Затягивалось ее обучение в училище, в 1894 году она числилась в фигурном классе, где преподавал Л. О. Пастернак. Художник Николай Ге по-своему понимал причины временных охлаждений Татьяны к живописи. Он говорил ей: «У тебя способности завидные, а вот страсти к живописи нет». Софья Толстая была согласна с высоко ценимым ею мастером. Завершая свои раздумья, почему дочь так и не состоялась как художница, она писала: «И вот в Тане не было этой страсти, и жаль. Репин тоже считал Таню очень талантливой; но жизнь забрала больше, чем искусство»[148].
У Марии был свой круг занятий. С детства свободно владевшая английским и французским языками, в юности с удовольствием занимавшаяся итальянским, она выступила в качестве переводчицы. В 1892–1893 годах перевела с французского выбранные отцом отрывки из дневника философа А.-Ф. Амиеля[149]. Перевод они поправляли вместе с отцом, затем текст был опубликован с предисловием Толстого в журнале «Северный вестник».
Было время, когда Мария мечтала учиться на фельдшерских курсах. В своей семье и в яснополянской деревне Софья Андреевна успешно занималась лечебным делом, с годами оно перешло в руки Марии. Средняя дочь «усерднее и лучше продолжала лечить народ, сама походив в Москве в больницы и клиники, где многому научилась. Вот она, – отдавая должное дочери, писала Софья Андреевна, – действительно любила лечить, легко выносила вид ран, крови, даже страданий. Усердие и самоотверженность в ней были удивительные. Например, она бегала ежедневно в Телятинки[150] за три версты промывать и перевязывать рану на ноге мужика; от раны было зловоние и куски отгнившего тела отпадали, а она продолжала свое доброе дело. Чего я не могла делать – это то, что делала тогда Маша, а именно катетером выпускала мочу умирающему почти старику, нашему повару Николаю, чем несомненно облегчала его страшные страдания»[151].
Сильна была духовная связь между отцом и Марией. 22 мая 1891 года Толстой пометил в своем дневнике: «Я с радостью чувствую, что люблю ее хорошей, божеской, спокойной и радостной любовью»[152]. Внутренняя жизнь средней дочери, как и прежде, была сцентрована на духовной жизни отца. В августе 1893 года Мария пишет ему: «Я привыкла всю свою жизнь думать, как ты; и если когда я не сразу принимала то, что ты говоришь, то не спорила, а ждала и верила, что я приду к тому же, и так это бывало»[153].
Круг занятий Марии Львовны очертил молодой словацкий врач Душан Маковицкий, впервые приехавший в Ясную Поляну в сентябре 1894 года. Вместе с дочерью Толстого он отправился к больным, ехали они по яснополянской деревне. Гость запомнил: «Все встречные, занятые работой возле изб, дружественно ее приветствовали. Все ее хорошо знают, потому что еще недавно она учила местных детей, а частично и взрослых 〈…〉 она лечит больных, ходит помогать вдовам и сиротам в работе на поле или по дому, всем в равной мере старается быть сестрой. Все ее и любят, и, насколько я мог судить по отношению к ней больных, любят искренне»[154].
Дочерям хватало работы и дома. Десятилетиями переписчицей сочинений Л. Н. Толстого была его жена, затем на смену ей пришли дочери Татьяна и Мария. Если Софья Андреевна переписывала страницы «Войны и мира» и «Анны Карениной», то дочери – художественные, религиозно-философские публицистические работы позднего Толстого. Они помогали отцу вести переписку. В 1890-е годы Татьяна все больше погружалась в дела отца, вот она объясняет брату Льву, почему так редко ему пишет: «…у меня всегда папашина переписка, которая все увеличивается»[155]. Повторим, жизнь шла своим чередом.
