-Пустоплет городской! -донеслось с третьей стороны
-Да что случилось-то? В чем вы меня теперь обвиняете?
-Что-что? Детей наших глупых почто на свою войну тянешь. Сам иди на войну, а их не трожь!
-Это я ваших "детей" на войну посылаю?! Так! Да! -кричу: -Вы это их называете глупыми детьми?! Их?! -показываю я на стоящую рядом нашу команду: -Да эти парни умнее вас оказались. Они сами пошли на войну. Сами приняли решение и пошли. Поняли, что к чему, в отличие от некоторых. И побили всех оставшихся в селе катайцев, да, с моим участием, но! Ваши глупые "дети" сами добыли у катайца себе оружие. Поборов свой страх, они взялись за оружие и выиграли этот свой первый бой. Пускай малый бой. И он -самый важный бой! Тот самый, в который вы, отцы и деды, побоялись влезть, отправив своих детей прятаться за скирды. Здоровенный, рядом стоящий, мужик недовольно бурчит:
-Княже, мал ты еще нас поучать. Поучалка не выросла небось. Не поглядим, что княже, император с войском далеко. А мы - вот они!
Не обращаю внимания на этот выпад, хотя ответить ему ой как хотелось:
- А теперь мы идем отбивать у катайца, Евграф Степановича. Кстати, на минуточку, вроде как старосту вашего. Или, скажете, это тоже не ваше дело? Что, забыли о нем и поминай теперь, как звали? Или, скажете, это дело мое?!
Обращаю внимание всех собравшихся деревенских на грязного и худого Павла, скромно держащегося позади всех нас:
-Вот, кстати, посмотрите, что ждёт вас и детей ваших под катайцем, когда они всю власть тут возьмут.
Парни разошлись в стороны, пропуская вперед себя Павла. Раздался дружный мужской мат и женский стон в сочетании с перемежающимися охами-вздохами. Бабы, по-свойски сочувствуя, даже принялись жалеть Павла. Немного выдержав прямо театральную паузу, пришлось мне прервать бабские жалелки.
-Вы такой судьбы детям и внукам желаете? Рабами катайскими хотите стать? Как этот парень был рабом у командира бронехода? Этого хотите?!
-Неправда твоя, княже! Нам же гуторили...
Не прекращая говорить, обращаю внимание на связанных лежащих хунхузов:
-Кого вы слушали?! Их! Врага! А раз так, значит смирились? Со всем согласны?! Несправедливые долги готовы платить? За мелочь в работном доме работать?! Быть грязными, оборванными, голодными. Получать побои от хозяев!
Толпа сельских замолчала, словно пришибленная громкими словами:
-Павел ведь тоже жить хотел хорошо. И не думал становиться рабом. Быть дома, среди своих, с отцом-асессором, матерью, с братом и сестрой. Оставшихся там, в Старом Петерсборге. - толпа ахнула: - И где он сейчас, и где Старый Петерсборг, а? Мы сегодня Павла освободили от рабства. И он точно знает, каково под катайцем. Но вот вам придётся решить, хотите ли вы сами быть рабами. А вот ваши дети не хотят быть ими и сами приняли свое решение...
Увы, мой спич не достиг цели. Здоровенный мужик, с топориком за поясом, зычно вызвал из толпы ребят сына:
-Акинфий, а ну-ка арш домой и носу мне не показывай! Варивода, в избу, дрова не забудь наколоть! Неклюдь! Чурило- иди корову гони на привязь! Дичко! Балуй! Волох! -раздались выкрики других недовольных отцов и дедов.
Из нашей компании выдвинулись все вызванные добры молодцы. Вообще, вид у парней с самой первой встречи был колоритный. Разной замызганности косоворотки ежедневного ношения, одетые всегда напуск, поверх старых, не раз штопаных, штанов. Босые и в лаптях. И завершал их образ мечи пудао и парострелы за поясом, захваченные в качестве трофея у хунхузов.
-Тятька! Домой мы не пойдем! Решили так. Больше прятаться за скирды и бабску юбку не будем.
-Ладило б тя на осину! А ну-ка домой, выпентюх! Акинфий! Ну!
-Нет, тятя! Раз на зверя дикого на охоту пойти достоин, то на врага нашего уж подавно. Я иду Евграф Степаныча из полону катайского воротить. Брательника твоего выручить хочу! Забыл как обещал ему в деревне нашей порядок держать?
-Ах ты поганец!
-Княже прав! Не хочу я Евграф Степаныча вот так забыть. И себе жизни такой не хочу. И пареши не хотят! Правда?! - ответом Акинфию был слаженные На все согласные, голоса.
-Потому-то тятька, я иду с князем! И наши парни идут! Как только требу Власу Солнцеликому и богам нашим свершим и пойдем. Правда, парни!?
Ответом ему снова было слаженное многоголосое "Да-а-а!" Мужчина промолчал. Когда Акинфий махнул рукой парням, мол пошли, чего тут стоять, отец его вновь заговорил:
-Акинфий! ...Сына! ...Ты ...с младых лет со мною рядом. И не заметил я, как вырос и возмужал ты. Уж прости нас, не подумай чего. Твоя правда, побоялись мы с катайцем воевать. Народ! Уж давно ни с кем воевать не приходилось. ...И время это пришло...Позор и срам на наши головы, ежли сыны наши уйдут на войну, а отцы в избах будут. Я Шушило Топор, тоже иду... с сынами нашими!
Раздался многоголосый мужской рев. Парней и многих согласных со словами отца Акинфия. Мужчины кинулись брататься. После чего многие, дружески обнявшись и выкрикивая славицы, вместе с женщинами неспешно пошли в деревню. Оставляя нас с Павлом одних.
-Эй-эй! Не уходите! Ещё один вопрос остался!
Народ притормозил и повернул головы в мою сторону. Кто-то кричит, не разобрал кто:
-Чего уж еще, княже?!
Я в ответ продолжаю:
-А у кого найдется где помыться и белье на смену?!
На улице вечерело, начинал подниматься ветер, к слову, часто дувший над просторами Иван-озера. Отправив Павла к какому-то доброхоту мыться, сам же пошел к дому Матрены. Не один, за мной увязалась девичья компания, виденная мною раньше. Когда ведра таскал. Перекинувшись с девицами несколькими дежурными шутками, зашел в нужный мне двор. Лизка с Матреной ушли раньше, поэтому уже были дома. Я застал их в момент, когда они раскладывали остатки вчерашней и утренней еды, будущий ужин, на стол. Из-за событий сегодняшнего дня естественно никто ничего не готовил. Входя в избу, я захватил все также валявшийся у забора, брошенный мною, сидор. Сунув его под лавку в сенях, вошел в комнату. Увидев меня, Лизка, с чего-то дуясь, пригласила за стол. Бабка Матрена, красуясь уже замотанной головой, немного посидев, все же оставила нас одних, сославшись на больную голову. Просидев с ней с пару часов, от беседы нас отвлек стук в дверь. Открыв, я увидел Акинфия.
-Чего тебе?
-Княже...тут такое дело. Тятька мой, Шушило Топор, от всех мужчин нашей деревни уважить просит. На воинский обряд вечор зовет.
- А может я не пойду с вами? Устал чего-то. День был тяжелый.
-Что ты, княже, как можно? Нельзя так. Обиду великую на себя накличешь. Надо идти. И это, я видел...оружье с собой захвати.
Эти слова услышала Лиза. И запретив даже думать об отдыхе, тоже наказала идти туда. Ну надо, так надо. Пойду.
Накинув на себя новую рубаху, старую велела Лиза сменить, я собрался идти. Сама она в этот момент стояла рядом, мечтательно чему-то улыбаясь и не желая совсем уходить. Подозреваю, что она просто хотела взглянуть на меня полураздетого еще раз. Ну как тогда, у дуба.
Сама с нами не пошла, сказавшись женщиной. Ну вроде как женщинам туда нельзя. Ну и ну! Какие же у них в деревне замшелые традиции.
Девичья светелка Лизы.
В комнате за столом на новенькой вязаной скатерти стоят три горящие толстые свечки, перевязанные красной нитью. Слышится негромко бормотание девушки:
-Сама себя за язык поднадкусаю, Сергия любимого к себе приделываю, прикусываю, прикручиваю. Чтоб Сергий любимый скучал, от тоски любовной отдыха не знал ни светлым днем, ни черной ночью. Все ужель токмо обо мне апосля думал...
-Лизка, ты что же тут, ворошбу деешь? -Матрена вошла в светелку. Бабка, сразу поняв, какой именно наговор делала девушка, продолжила: -Дурафья стоеросовая! Что же ты наделала, Лизка? Если он тебя не любит, на беду себя сама обрекаешь, мучаться от разлуки будешь, глупыня моя! Совсем не энто делать надо было! -Матрена подошла к внучке и потрепав ее пышные длинные волосы, любя обняла ее.
